Дитер Нолль - Киппенберг

Ланквиц снова сел. В пылу разговора я так и не удосужился понаблюдать за ним и поэтому не уловил ни изменившееся выражение его лица, ни вновь охватившую его уверенность. Я обрабатывал Боскова.

— То, чего вы достигли вчера, мы знали и раньше, нам это было ясно. Они очень заинтересовались. Они бы рады познакомиться с документацией. Все очень непринужденно, непринужденнее и быть не может. А кто сказал: это просто бумага? Вы сами и сказали. — Я тяжело опустил руку на розовый скоросшиватель. — Вы знали также, что ради красивой идеи никто не станет перекраивать планы, не дураки же они, и рассчитывать они умеют точно, вроде как наш дядюшка Папст! Я заметно поумнел позавчера вечером, я научился понимать Папста, хорошо понимать, в максимальном приближении, какое только допускается существующей между нами дистанцией. Кроме того, я связался по телефону с монтажным управлением, и с Фрайбергом тоже. Мне даже и ездить туда не надо, мне и так ясно: за короткое время никто ничего не сделает. Не сделает и не может сделать, никто, кроме нас самих, понимаете, Босков?

— Это… это какая-то безумная диалектика, — пробормотал Босков, — это же надо, чтобы я, именно я, изображал скептика, тормозящего, нерешительного, будто не я сколько лет проповедовал… а впрочем, оставим это… Уж не должен ли я вам сказать: давайте все-таки попробуем? Ведь на первом этапе мы должны финансировать это дело из собственного кармана! Я бы всей душой «за». Но сперва, Киппенберг, сперва вы должны убедить меня, что у нас есть шансы на успех. — Босков так хлопнул по столу, что зазвенели чашки, а Ланквиц демонстративно посмотрел в сторону. — Ну, валяйте, пытайтесь меня убедить. Вы ведь знаете: уж если я в чем-то убежден, я за свое мнение постою. И тогда я с вами до последнего вздоха, и, даже если все пойдет кошке под хвост и средства будут выброшены на ветер, я в случае надобности сяду вместе с вами за решетку. Но сперва, сперва извольте меня убедить.

— Изволю, — сказал я, — но только не я один, ведь а методику эту я в одиночку разрабатывать не собираюсь.

Босков взглянул на часы.

— Хорошо, — сказал он, — пойду свистать всех наверх. К половине второго?

— Нет, третьего, — сказал я и потянулся к телефону, но на аппарате горела красная лампочка, и тогда я встал и вышел в приемную.

Ну конечно, — а как же иначе, — Анни висела на телефоне и вела беседу, верней сказать, трепалась с таким глубоким увлечением, что даже не заметила, как в комнату вошел я. Поэтому я невольно услышал некоторые обрывки ее разговора:

— Да что вы, господин доктор, Дорис, конечно же, пошутила! Ну почему это ваша дочь должна сбе… Ведь правда же? Нет, господин Кортнер так до сих пор и не знает, куда она делась. А ведь было бы проще простого разве… Как, как? Я это сама уже ему говорила. Господин доктор, сказала я ему, на вашем месте я подождала бы перед школой и пошла бы следом и…

Анни только хотела усесться поудобнее, как в поле ее зрения попал я, и в смертельном испуге она уронила трубку на рычаг.

— Спокойствие, только спокойствие, — произнес я, — позвоните, пожалуйста, Юнгману и скажите ему, чтобы он немедленно принес все архивные материалы — он знает о чем речь — сюда, к вам, я хотел бы показать кое-что Боскову. А еще свяжите меня с отелем «Беролина», мне нужен профессор Никулин Андрей Григорьевич, номера комнаты я не знаю. Это я попрошу вас сделать незамедлительно, при мне, потому что господин Никулин ни слова не говорит по-немецки.

Я вернулся к Ланквицу и Боскову и опять сел за журнальный столик.

— В половине третьего должно бы получиться, впрочем, сейчас посмотрим, — начал я, — и попросите, пожалуйста, коллег Кортнера и Хадриана непременно прийти сюда. — Потом, обращаясь к Ланквицу: — А ты как? Ты тоже хотел бы?..

— Надеюсь, ты будешь так любезен регулярно информировать меня о достигнутых результатах, — сказал Ланквиц, — а кроме того, надеюсь, мне будет дозволено тоже сказать хоть слово…

Зазвонил телефон. Я схватил трубку, сказал: «Переключайте» — и нажал кнопку. Профессор Никулин в два счета понял, чего я от него хочу. Я уговорился встретиться с ним через полчаса у него в отеле и вместе пообедать.

Ланквиц, как и всегда, когда в его присутствии я говорил по-русски, отвернулся к окну с терпеливой безучастностью, под которой скрывалось неудовольствие. Не, заслышав, как я произнес: «…для Шарлотты Киппенберг из ГДР, она встретится в Москве с профессором Поповым…», он повернул голову и так сосредоточенно поглядел на меня, что я немедля осознал, сколь ошибочной была моя бездумность. А тут еще вдобавок заявилась Анни и протянула мне папку со словами: «Это документация для Москвы от господина Юнгмана», и уж тут камень покатился с горы.