Дитер Нолль - Киппенберг

— Потому что у него здесь не все… — Мерк стучит себя пальцем по лбу. Ни на кого Мерк не способен разозлиться так, как на лучшего друга. — Леману всегда мерещатся ужасы, Леман тронулся от сомнений, но тут уж ничего не поделаешь, какой есть, такой и есть, ошибки — в самой схеме.

Босков глубокомысленно глядит на Мерка. Жаль, Мерк не очень сведущ в химии; наверно, голос Лемана стоит больше.

— А кроме того, — продолжает Мерк, — раз Киппенберг берется, значит, должно получиться, это же логично. Если бы не должно, тогда и Киппенберг не стал бы в это дело ввязываться. Для меня случай совершенно ясный.

Босков покачивает головой и произносит:

— Да, но Леман…

Мерк опять взвивается до потолка.

— Потому что он думает, будто наш Робби выдает сзади только то, что он в него тайком засунул спереди. А знаешь, почему так получается? Курт воображает, будто заранее должен знать то, что мы еще только собираемся узнать! И это он называет алгоритмом. Не зная как, но зная что! Но ведь это же противоречит логике, ведь…

— Сгинь, — говорит Босков, Леман уже на пути к нему, а если они здесь встретятся, Боскову будет худо.

Мерк удаляется, исполненный несокрушимого оптимизма, а в кресле почти сразу же возникает Леман, который по обыкновению корчит нервические гримасы. С места в карьер он заявляет, что его лучший друг Мерк страдает слабоумием, вообще глуп от рождения и, кроме того, давно спятил.

— Патология! — говорит Леман. — Этот целенаправленный оптимизм производит поистине патологическое впечатление. А где основания для оптимизма, где, я вас спрашиваю? Восторженный лепет Мерка, как и обычно, минует суть проблемы. Никто и не говорит, что есть трудности математического характера. Но допустим, речь идет о сложных реакциях с дробными порядками, тогда как? Даже если найдутся временные зависимости первого либо второго порядка, что мало — очень мало — почти невероятно, пожалуй, даже и тогда в уравнение скорости войдет эффективная константа скорости реакции, а где она, эта константа, где, я вас спрашиваю? Она зависит от постоянных целого ряда промежуточных реакций, а где они, я вас спрашиваю? Скорость реакции есть функция температуры, а где, я вас спрашиваю, температурные коэффициенты? В дифференциальное уравнение для энергии активации входит разность двух констант скорости, измеренных при двух температурах, а где они, я вас спрашиваю? И следовательно, где, я вас спрашиваю, веские основания для оптимизма? Из документации, — говорит Леман, и уголки губ у него язвительно подергиваются, — можно полностью установить, что́ у нас неполностью представлено, вот если бы то, что есть, отличалось такой же полнотой, как то, чего нет, — тогда, и только тогда, документацию можно было бы признать полной.

Босков, который всем сердцем понял теперь Мерка, все еще сдерживается, хотя и с трудом.

— Конкретно! Очень прошу тебя, говори конкретно.

Леман моргает.

— Где стехиометрия лимитирующих стадий, от которых все зависит? Нигде. Где параметры, которые должны быть определены экспериментальным путем? Нигде. «Роботрон», — и тут сарказм в голосе Лемана звучит еще откровеннее, — «Роботрон» представляет собой установку для обработки данных, а отнюдь не для их поиска, я и Киппенбергу то же сказал, и только когда я буду располагать достаточным количеством абсолютно надежных данных…

Довольно. Когда Леман закрывает за собой дверь, Босков утирает пот. Н-да, он с самого начала предвидел, что затея хлопотная. Знает он сейчас немногим больше, чем знал тогда. И решать за него все равно никто не будет. Босков проклинает свою судьбу. Вот чертова диалектика, если вдруг именно он, Босков, будет тем человеком, который окажется против, именно он — и против. Н-да, сложный получается переплет, придется еще раз серьезно переговорить с Киппенбергом. А если Киппенберг и в самом деле вырвет согласие у шефа, придется провести совместное обсуждение с группой Киппенберга и с товарищем Хадрианом.

Звонит телефон.

— Хорошо, — говорит Босков. — Я иду.

Он надевает пиджак и поправляет галстук. Ясно только одно, говорит он себе, поспешая в старое здание: в азартные игры он не играет.

В приемной шефа Босков видит, как Анни в тесно облегающем платье с ядовито-желтыми цветами благоговейно процеживает кофе. Он садится в кресло, задыхаясь после подъема по лестнице. Обитая дверь в комнату шефа полуоткрыта. Босков с интересом прислушивается к доносящемуся оттуда разговору, слышит оживленный бас Киппенберга, тенорок шефа, порой смех, приятельский и доброжелательный. Босков расслабляет узел галстука и промокает платком лысину. До него долетают обрывки фраз. Киппенберг непринужденным тоном излагает некоторые исследовательские концепции нового здания. До сих пор Ланквиц и слышать об этом не желал; а теперь — извольте видеть — такая непринужденность; Босков удивлен и громко вздыхает. Поживем, увидим. Он идет в кабинет.