Дитер Нолль - Киппенберг

Она права. Поводом либо причиной серьезных, принципиальных размолвок за все семь лет нашей совместной жизни всякий раз прямо или косвенно оказывался Кортнер. Относительно Кортнера и его роли в нашем институте мы с самого начала придерживались диаметрально противоположных взглядов и до сих пор не сумели друг друга переубедить. Причем порой речь шла о совершенных пустяках. Но проблема, которую составлял в нашей жизни Кортнер, так и пребывала нерешенной, и мы тащили ее за собой сквозь годы, уже почти о ней не разговаривая. Кортнер был вездесущ, сейчас мы снова физически ощутили его присутствие между нами. И Шарлотта снова отодвинулась от меня куда-то далеко.

Кортнер был мне с самого начала глубоко антипатичен. Шарлотта не принимала всерьез мое отношение к нему, считая его предвзятым. Конечно, у меня были свои резоны, но я не приводил их Шарлотте, а уж сегодня и подавно не стал бы приводить. Шарлотта воспринимала Кортнера по-другому, в том-то и суть, что у этого человека было не одно, а несколько лиц.

Итак, во-первых, мы имеем Кортнера, который лебезит перед шефом, нет, правильней сказать, перед господином профессором, перед его дочкой и даже перед зятем, лебезит усердно, услужливо, угодливо, поддакивает прежде всего господину профессору, но и зятю тоже. Грубо говоря, виляет хвостом, что твой пес. Во-вторых, это свой в доску коллега Кортнер, который силится таким путем завоевать дружбу Хадриана, Боскова и прежде всего Киппенберга. Далее, существует третий Кортнер, официально утвержденный заместитель шефа, Кортнер, намертво прилипший к своему креслу, куда давно следовало бы усадить человека более достойного. Ну и наконец, есть Кортнер — руководитель отдела апробации, без зазрения совести срывающий на подчиненных дурное настроение, но, когда об этом заходит разговор в присутствии шефа и шефова зятя, он умеет с покаянными ужимками объяснить свою неуравновешенность болями в желудке. Впрочем, и это еще не все. Есть еще интриган Кортнер, который втихаря нашептывает на ушко шефу разные разности, что не всегда хорошо для дела — другими словами, для института, вот только зять, к сожалению, не может это доказать.

А Шарлотта видит в нем учтивого, всегда готового услужить коллегу отца, видит она также, что старику общение с Кортнером идет на пользу, еще она с веселым изумлением видит в Кортнере старомодного поклонника, может, чуть забавного, но вполне безобидного и вовсе не такого уж плохого. А видя Кортнера таким, она не способна понять, что́ я против него имею.

Может, все дело во мне. Может, мне давно следовало попробовать объясниться с Шарлоттой. Может, сейчас самый подходящий момент.

— Ты должна понять, — продолжал я с той же осторожностью. — Между нами бывают порой разногласия, я хочу сказать — некоторое несходство взглядов, идет ли речь о стиле руководства или о научных взглядах, его и моих… — Я умышленно воздерживался от резких выражений.

— Я прекрасно тебя понимаю, — подхватила Шарлотта. — Но я не уверена, что ты до конца честен перед самим собой. Ты говоришь о несходстве взглядов. Это все так и есть, я не слепая, я и сама все вижу. Но что лежит в основе данного несходства? Скажи, Иоахим.

Я знал, к чему она клонит, потому что она уже не впервые заговаривала на эту тему. Я же всякий раз притворялся, будто не понимаю, о чем речь. И вот теперь я сказал, отнюдь не обиженным, скорей вызывающим тоном:

— В основе лежит мое глубочайшее убеждение в полной бездарности Кортнера.

— И еще твое честолюбие! — четко сказала Шарлотта и прямо поглядела мне в глаза.

— Мое честолюбие, — спокойно отвечал я, — не понуждало меня жениться на тебе, как и не препятствовало женитьбе. Я бы все равно женился на тебе, даже если бы сознательно либо подсознательно встал перед альтернативой: назвать тебя своей женой либо занять место Кортнера.

— Я знала, — сказала она, и голос ее потеплел. — И я знаю, что ты серьезно относишься к сказанному. И против твоего честолюбия я ничего не имею. Наоборот, я хотела найти кого-то, непохожего на тех ограниченных коллег, которые ни к чему не стремятся, кроме как к спокойной жизни.

Проблемы, которые внезапно возникли между нами, казалось, так же внезапно испарились.

— Ну, а теперь договаривай, что надо договорить, — дружески продолжала Шарлотта. — Ты ведь наверняка собирался сказать и еще что-нибудь.

Я много собирался сказать. Например, что нельзя было решать, кто поедет на три недели в Москву, не спросив ни меня, ни Боскова, что институтские сплетники узнали об этом раньше, чем Босков или я, и что всячески, где нужно и где не нужно, превозносимый Ланквицем современный стиль руководства был и остается у нас в институте прекрасной сказкой до тех пор, пока господин профессор будет единолично принимать важные решения и возвещать их миру, словно папские энциклики. Я и еще много чего собирался сказать и сегодня днем был вполне к тому готов, но под взглядом Шарлотты меня вновь охватило тупое равнодушие. Говори — не говори, ничего не изменишь.