Дитер Нолль - Киппенберг

Я строчил в своем блокноте, ловя ухом едва слышное тиканье часов, я видел движение секундной стрелки, а каждая секунда все приближала и приближала конец нашего разговора — конец связи такой глубокой, такой доверчивой и доверительной, какую я едва ли когда-нибудь ощущал между мной и Шарлоттой. При этом я вовсе не должен был отгонять впечатления последних дней, напротив, все они присутствовали во мне, все хотели быть облеченными в слова и высказанными вслух.

— Ты все записал? — спросила Шарлотта. — Ну тогда на сегодня хватит.

— Не клади трубку, — взмолился я. — Здесь куча всяких новостей, хотя это уже не телефонный разговор. — Наряду с мучительным желанием выговориться во мне ожили и затруднения, мешавшие мне говорить. Я сказал: — Скажи еще что-нибудь. Скажи, как тебе там нравится.

— Как мне здесь нравится? — повторила Шарлотта, явно забавляясь моими словами. Потом вдруг голос ее изменился, и в ответе прозвучала глубокая задумчивость. — Эта страна, — сказала она медленно и продуманно, словно ей приходилось подыскивать каждое слово, — очень большая. Как ни странно, я это все время ощущаю, даже когда сижу с друзьями в ресторане, или стою в конференц-зале, или уютно лежу в постели у себя в номере, я ощущаю это очень отчетливо, как дома постоянно ощущала тесноту и ограниченность. Понимаешь, это не страна, это целый континент, где я все время осознаю географические размеры как некую возможность, не ограниченную ни временем, ни пространством. Лучше я просто не умею выразить. Я все время нахожусь здесь среди коллег и, по сути, ничего не знаю о людях в этой необъятной стране. Но одно я поняла уже через несколько дней: эта бесконечность достижимого высвобождает в человеке неслыханные силы и пробуждает такое чувство, будто ты черпаешь из неисчерпаемого кладезя возможностей и, сколько ни черпай, у тебя все остается впереди. Это так резко отличается от настроений завершенности у нас дома, что буквально через несколько дней начинает расширяться и твой собственный горизонт.

Я вобрал в себя ее слова, на свой тривиальный вопрос я получил ответ такой мыслительной концентрации, что мне хотелось бы долго размышлять над ним, но размышлениям помешало ничем теперь не сдерживаемое желание выговориться, смешанное с опасением, что какая-нибудь важная новость останется невысказанной.

— Не знаю только, поймешь ты меня или нет, — сказала Шарлотта и, возвращаясь к непринужденному тону, добавила: — А если я и сказала что-нибудь иррациональное, вы с помощью вашего «Роботрона» всегда сумеете мне это доказать. Теперь скажи мне быстренько, как ты поживаешь и что это у вас за такие сногсшибательные новости?

Я хотел коротко и продуманно изложить самое важное, но в этот час не существовало ни обычной сдержанности Киппенберга, ни его деловитости. Я заговорил, я никак не мог остановиться. Импульсы, мотивы, противоречия, глубоко запрятанные во мне, подняли со дна всю эту проклятую раздумчивость, эту тягу к размышлениям и не оставляющие меня мысли последних дней. Не знаю, о чем я говорил, знаю только, что в числе прочего сказал:

— Институт стоит на пороге важных свершений, доктор Папст приехал, ты его знаешь, и еще я познакомился с одной девушкой, ее ты, впрочем, тоже знаешь, а сегодня весь вечер я думал про нас обоих, можешь не поверить, но, ей-богу, думал про тебя и про меня, и про то, как у нас все обстоит теперь, и как было вначале, и, когда раздался твой звонок, я чуть не уверовал в передачу мыслей на расстояние! А в остальном я живу хорошо, у нас все в порядке, в относительном порядке, конечно, потому, что во мне все стронулось с места, да и в институте скоро произойдет, наверно, то же самое. Во мне много всякого поднакопилось, плод дозрел, как выразился бы Босков. Впрочем, пари свое ты проиграла лишь наполовину, я, правда, не шатался по ночным барам, но я иногда хожу в кафе-молочную с этой девушкой, не знаю, что здесь смешного. Когда ты вернешься, я объясню тебе, как это выглядит на деле. В остальном все по-старому, то есть нет, я хочу сказать, что скоро все может перемениться, а там, где все до основания переворачивают, там и тебя самого невольно затягивает, а насчет чувства завершенности — это что-то новенькое, и ты скоро перестанешь его испытывать, потому что мы затеяли большое дело, а риск такой, что и подумать страшно, но ничего, мы своего добьемся, и в Шёнзее я тоже ездил, с той самой девушкой, между прочим, у нее странная манера все подвергать сомнению и вносить в жизнь беспокойство, право, у меня такое чувство, будто я пребывал в оцепенении, а доктор Папст говорит, что здешняя теснота и провинциализм — это, может, и есть лучшая субстанция, впрочем, я понимаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь о тесноте и ограниченности между Засницем и Зулем, то есть я хочу сказать, что все это очень непросто…