Андрей Гуляшки - Новеллы и повести. Том 1

Павел слышал, как шуршали одеяла, как ворочались с боку на бок и тяжело вздыхали люди. Никто не засыпал. Потом заговорили, просто так, чтобы прогнать тишину. Но и голоса их ослабли от страха и напряжения. Они все время прислушивались, замолкали, возобновляли разговор и снова замолкали.

Для Павла все эти ощущения были новы, незнакомы, и он удивлялся не столько другим, сколько самому себе. Потом он ни разу не мог объяснить кошмара этих первых ночей. Ему все казалось, что причина была в общем самовнушении.

Вдруг Панайот закричал, вскочил с постели и бросился из палатки. Кирчо зажег лампу, и все увидели, как между тюфяками спокойно и кротко ползают несколько змей. Они подымали к людям свои маленькие головки, словно удивляясь нежданной встрече. Злые, дрожащие от страха геологи выбежали из палатки. Внутри остался только цыган, который стал бить змей.

— Нет! — закричал Панайот. — Здесь жить нельзя!

Те двое с пристани, Ризо и Славчо, заявили Павлу:

— Так не пойдет, начальник!

Тут Павел в первый раз вмешался. Что он им говорил и как — неизвестно. На помощь были привлечены несколько бутылок ракии, выпили для храбрости, и дело несколько уладилось. Я думаю, что известное воздействие на них оказали спокойное лицо начальника и его уверенность, которые люди могли противопоставить своему страху и ужасу.

— Ясно, заснуть не удастся, — сказал кто-то, — не перекинуться ли нам в картишки?

Так и сделали. Только Павел не принял участия в игре, лежал у самого выхода и глядел на хижину старика. И опять ему показалось, что тот выглядывает в щели, видит все, что здесь происходит и что, вероятно, происходило с восемью предыдущими партиями, и посмеивается. Павел был уверен, что змеи никогда не забираются в постель к старику и что он никогда в жизни не переживал подобных ночей. И тут же перед глазами молодого геолога вставала недавняя картина пастушеской идиллии — старик, окруженный своими любимыми овцами, счастливый отец и властелин Джендем-баира. Именно в этом, я считаю, кроются причины того, что молодой геолог остался здесь, потому что никак не могу согласиться с мыслью, что он действовал так лишь из желания перевестись потом в Софию. Я думаю, что его решение было вызвано романтичным преклонением перед превосходством деда Йордо.

Компания играла в карты до рассвета. Люди так боялись змей, что легли лишь после того, как стало совсем светло. Павел крепко заснул, и когда проснулся, солнце уже стояло высоко над горизонтом. Он вскочил и начал будить людей, но те, измученные бессонницей, только подымали головы и снова засыпали. Встал только техник Кирчо. Они наскоро поели, взяли инструменты и снова пошли в этот ужасный зной. В тот день солнце словно бы решило с ними разделаться. Воздух был невыносимо сухим и горячим, камни жгли, как раскаленное железо, и нигде не было уголка, куда можно было бы укрыться. Небосклон был безумно чист — гигантский глаз, который упорно всматривался в несчастных, стремясь подавить их сопротивление.

К тому же Павел предложил Кирчо не отдыхать после обеда — времени и так было потеряно много, а с траншеей нужно было спешить. Парнишка только кивнул. Ему так хотелось стать похожим на своего шефа, что он был готов и на большие испытания. С ними был только бидон воды, которая скоро вскипела. Павел копал киркой, а Кирчо выбрасывал землю, и траншея, к их удивлению, росла.

Они выдержали и самую страшную послеполуденную жару. Наконец, часам к четырем явились остальные. Не хватало только двоих с пристани, Ризо и Славчо.

— Браво, начальник! — крикнул цыган, когда увидел, сколько они сделали.

До заката все работали как следует и, похоже, наконец-то партия взялась за дело. В тот вечер Павел поверил, что кризис на Джендем-баире миновал и только нужно создать лучшие бытовые условия для рабочих, чтобы вовремя справиться с заданием. Назад возвращались бодрые, с песнями, и молодому геологу очень хотелось, чтобы старик как-нибудь увидел их или услышал. Но когда они подошли к дубу, тех двоих, Ризо и Славчо, не было. Не было ни их одежды, ни личных вещей. Настроение у всех сразу же упало. Павел повертелся возле палатки и сказал:

— Их дело! Кто не может, пусть уходит! — и пошел к роднику купаться.

Старик уже вернулся и, пропуская стадо из одной половины кошары в другую, отделял овец от баранов. Павел приостановился на миг и крикнул:

— Ну как, дед? Овец считаешь?

Пастух повернул к нему голову и насмешливо ответил: