— Ты же знаешь, это раздражает моего отца… В последнее время у него разладились нервы. Какое-то безразличие ко всему… Представь, даже не радуется, что построят новую квартиру… Молчит, замкнулся… Вообще стал мизантропом… Так что, прошу тебя, не надо дразнить его этим свистом… И как-то грубо это… Ты понимаешь меня, Румен?
Долго они разговаривали под вишней, потом перешли в комнатку пристройки. Ели простоквашу. Болтали. Целовались. Опять говорили. Слышались возгласы: «Очень, очень рад!.. Тетя Евдокия, Найденова, бай Стефан… Очень, очень рад!..» Затем они уснули, и каждому снилось свое.
Утром Румен встал, как всегда осторожно, чтобы не разбудить ее, поплескался на кухоньке, вышел во двор. Алел горизонт, наступал летний день — жаркий, счастливый. Румен вскочил на велосипед и полетел по улицам квартала на завод. Лиляна спала в деревянной комнатке и видела во сне свои концерты.
…Стрелка часов совершала свой неизменный круг. Каждый день Румен узнавал новые вещи, привыкал к людям. Хорошие ребята были и формовщики, которые целыми днями возились в горелой земле и синеватой грязи. После работы все шли мыться. Там было весело. Шумел душ, стучали деревянные шлепанцы в обоих отделениях, и весь этот гвалт сливался с джазовой мелодией, которая доносилась из коридора цеха. «Кто это брызгается холодной водой?» — гремел знакомый голос — «Это ты, лохматый?» — «Мы, товарищ начальник!» — «Вот я тебе, сорванец! Приду сейчас…» — «Очень извиняемся, но мы в неглиже!» И снова шумит душ, и снова, еще радостнее, наигрывает джазовая пластинка и заглушает веселый смех.
Ласкова была с ним и секретарь комсомола. Она покраснела, как расплавленная сталь, когда узнала, что Румен женат, и тотчас же поделилась этой новостью с тетей Евдокией, наставницей и утешительницей девушек цеха.
— Ты, оказывается, женился, лохматый! — на весь цех кричала молочница. — И скрываешь от нас, осел несчастный! Верно это?
— Верно.
— А тут чуть было не влюбились в тебя девушки, да и я на старости лет. Чего ухмыляешься? Красивая хоть она?
— Красивая.
— Черноглазая?
— Русоволосая.
— Молодец. Я тоже блондинка. Что она делает?
— Учится.
— Чему учится?
— Играет на пианино.
— Значит, скоро пойдем на концерт.
— Конечно.
— Готовьтесь, девушки!
Долго тетя Евдокия разыгрывала Румена, однако и он не хлопал ушами. Это была крепкая сорокалетняя женщина, и сумасбродства все еще не оставляли ее. Несколько раз она взъерошивала волосы Румена, однажды даже поставила ему подножку, и он упал на землю для формовки. Чтобы не остаться в долгу, он схватил ее и бросил на шлак. В цехе началась веселая суматоха. Тетя Евдокия квакала, как утка в тине, и не могла подняться, пока Румен не подошел и не помог ей встать на ноги. Хорошо, что шлак был остывший, не прожег ей платье.
— Послушайте, — сказал бай Стефан, — если еще раз повторится эта комедия, обоих вас пошлю в инструментальный… Так и знайте!
Потом он собрал всех на краткое совещание и сказал им:
— Картина такая. Предстоит серьезная отливка!.. Сделаем хорошо — получите от меня специальную премию!
— Какую премию?
— Не скажу.
Старик предпочитал заинтриговать их, особенно когда предстояло сложное задание.
Наконец он сказал им, что поведет всех в цирк. Приехала знаменитая укротительница львов. Все откликнулись единодушно — пойдут в цирк вместе со своими семьями. Не терпелось поскорее увидеть и жену Румена. Тетя Евдокия просто сгорала от любопытства. А Василка испытующе следила за ним из кабины крана.
— Теперь-то увидим красавицу нашего лохматого, — усмехалась тетя Евдокия. — Ну-ка, что она за птица… Да и мы ей не уступим!
— Только одно условие, — предупредил бай Стефан, — поведу вас, если вовремя закончим отливку. Держитесь!
В цехе все вошли в азарт, потому что знали — старик сдержит свое слово. Старался и Румен.
По залу разносилось тихое гудение электрического тока. Сталь уже кипела в печи. Крановщица была на посту. Формовщики заканчивали свою работу. Готов был и ковш, в который должны были наливать сталь. Бай Стефан продолжал вертеться, как повар, около печи, а Румен помогал ему, зачерпывая длинной железной ложкой растопленную сталь. Воздух трепетал от жара, как в летний день. Через широкие окна лилось солнце. Лицо Румена, освещенное огненным сиянием, было словно изваяно из бронзы. Чуб его, нависавший надо лбом, намок от пота и завивался мелкими кольцами. Синие очки придавали ему сходство с авиатором, а блики, игравшие на одежде и на жилистых его руках, делали его еще более таинственным и недоступным. Бай Стефан все учил его:
Читать дальше