Богомил Райнов - Новеллы и повести. Том 2

В комнату вбежала мать.

— Боже! — воскликнула она, прижимая руки к груди и не выпуская терки, которой она орудовала перед этим на кухне. — Боже, фанера отойдет!

Стол был новый, в баварском стиле, и, когда его покупали, продавец в магазине сказал, чтобы не проливали на него воду и не ставили горячее, потому что тогда отклеится фанера. А если надо ставить что-нибудь горячее, то лучше ставить на решетку; такие решетки продаются сейчас во всех магазинах. Знаю, знаю, сказала тогда мать, складные.

Она бросилась вытирать стол фартуком, а Ицо пробрался к кровати и скорей лег, лицом в подушку. Он по опыту знал, что когда он лежит, его не бьют. А когда он стоит, щеки никуда не спрячешь, и мама и папа с удовольствием его шлепают. Они так и говорили: «Сейчас мы тебя нашлепаем». И шлепали его, а он поднимал руки, чтобы защититься, но папа отводил их вниз; в таких случаях он плакал, ему было обидно, что у него такие слабые руки и он не может обороняться. Поэтому сейчас он поспешил спрятать щеки в подушку и приготовился зареветь во все горло, если его попытаются поднять. Ни за что на свете он не расстался бы сейчас с подушкой, это была его крепость, маленькая пуховая крепость, которая пахла, как волосы мамы. Когда отец уезжал в командировку и мама брала его к себе в постель, он не мог отличить запах маминых волос от запаха подушки.

— А котенок! — воскликнула мама. — Что ты сделал с котенком! Подожди, сейчас отец придет. Пусть он с тобой разбирается.

Ицо сунул руки под подушку и сжимал ее изо всех сил. Он решил ни за что на свете не показывать щек, а по голове его бить не посмеют. Это он тоже знал по опыту. Отец как-то дал ему подзатыльник, но мама раскричалась: «Ах, что ты делаешь! Не бей по голове! Еще станет идиотом, и я всю жизнь буду рвать на себе волосы!» Мальчик тогда подумал, что это очень неприятно — всю жизнь рвать на себе волосы. Один раз во дворе они с ребятами таскали друг друга за волосы, и у него от боли даже слезы потекли. Это было здорово неприятно, и мама была права, когда говорила, что не хочет всю жизнь рвать на себе волосы.

От подушки ему стало жарко, и он чуть повернул голову, чтобы можно было дышать носом. Краешком глаза он увидел, как мать, сидя на корточках, подбирает цветы. Она поставила их обратно в вазу, а потом стала ощупывать фанеру на столе и приглаживать ее фартуком. Снаружи хлопнула дверь, в передней звякнуло ведро и кто-то прокашлялся. Это был отец Ицо, Иван Николчов.

Иван Николчов принес из подвала уголь, снял ботинки, отнес ведро на кухню и зашлепал в домашних туфлях по квартире. Войдя в комнату, он спросил у жены, что она здесь делает с этой теркой, а она ему сказала, что Ицо искромсал котенку хвост, что он пролил на стол воду, что она всю неделю воюет с ним, а теперь пусть он повоюет, сегодня воскресенье, он целый день дома, пусть попробует с ним повоевать.

Иван Николчов посмотрел на Ицо, потом на котенка; тот лежал в ногах у мальчика и зализывал свои раны. Мокрый хвост, ободранный ножницами, выглядел совсем тонким и жалким. Котенок посматривал на хозяина и безразлично моргал.

— Спит? — спросил Иван Николчов.

— Ну да, спит! — сердито сказала мать. — Притворяется!

— Я с ним воевать не собираюсь, — сказал Иван Николчов. — Я просто выгоню его на улицу. Искромсаю ему уши ножницами и выгоню его.

— Правильно! — поддержала его мать.

— Искромсаю как следует и пущу в назидание на улицу! Пусть идет куда хочет, пусть спит с крысами в подвале, мне совершенно все равно! Пусть узнает, что такое жестокость!

Ицо сжимал подушку и думал о дворе.

— Ох! — воскликнула мама. — Я забыла пирог в духовке.

Ицо слышал, как она побежала на кухню, потом крикнула что-то, потом чем-то загремела и снова вернулась в комнату, вздыхая:

— Сгорел! Обуглился весь!

— И пирог из-за него сгорел, — сказал Иван Николчов. — Прекрасно! Если я сегодня увижу, как ты даешь ему есть, я тебе руки переломаю. Так и знай!

— Не буду давать, не буду! — сказала мама.

— И завтра не давай ему есть. Руки тебе переломаю, слышишь?

— Слышу, — сказала мама.

Они пошли на кухню, а Ицо сжимал пуховую подушку и думал про себя, что один день он вполне проживет без еды. Когда он болел гриппом, он два дня не ел, есть совсем и не хотелось, и все равно он не умер. Он услышал, как его зовут со двора: «Ицо-о-о-о! Ицо-о-о-о!» — но не посмел встать и подойти к окну. И Ивана Флорова он слышал, и Ивана Барабанова, и представлял себе, что происходит во дворе, потому что он околачивался там целыми днями, но встать и выглянуть в окно не посмел.