Богомил Райнов - Новеллы и повести. Том 2

— Я найду тебя! Где бы ты ни был, я найду тебя!.. — говорила Эмилия, пожирая его своими черными глазами и пятясь к фаэтону.

Прошло немного времени, и Эмилия отыскала его в чаще добруджанских лесов, где дядюшка Мартин играл в кошки-мышки с отрядом жандармов, посланным ее отцом с приказом доставить дядькину голову.

Дядюшка Мартин пробрался в село, прихватил свой карабин и той же ночью исчез, отправился мстить всему свету за то, что только ему было известно. Были и такие в нашем славном роду, кто испытывал непреодолимое желание щелкнуть жизнь по ее сопливому носу, скорчить гримасу прямо в немытую ее физиономию — не от злобы и не от пессимизма, а от чего-то такого, что только им одним известно.

Как раз из таких был и дядюшка Мартин.

— Эй, люди, вы что, обезумели? — прокричал бы я из материнской утробы, если б смог. — До чего же вы докатитесь, коли будете поддаваться, а не сопротивляться пороку? Почему пытаетесь стращать меня жизнью еще до того, как я сам ее узнал? Известно, что жизнь похожа на цыганенка: вытрешь ему носишко, отмоешь мордашку, приоденешь во все новое, а только отвернешься, не успеешь и до пяти досчитать, как он опять перемазался, на себя не похож. Ну, раз дело обстоит таким образом, не будем шлепать за это цыганенка, а снова и снова попробуем отмыть ему рожицу, будем надеяться, что в один прекрасный день увидим его чистым и приветливым!

Конечно, никто не мог меня услышать, и каждый поступал, как ему заблагорассудится. За семь или восемь дней до того, как мне родиться, богач Сарайдаров отнял любимую у моего родича Ричко. Этому почтенному, впрочем, человеку была свойственна вошедшая в пословицу слабость к женскому полу: если Сарайдарову какая-нибудь приглянулась, кровь из носу, она должна быть его. Сейчас ему нравилась Даринка, семнадцатилетняя дочка его пастуха. Даринка часто наведывалась на хутор, потому что была влюблена в Ричко, и тот был влюблен в нее, но за все лето не собрался признаться ей в своих чувствах. Он походил на тех мужчин в нашем роду, которые, смущаясь женщин, вздыхают по ним, не понимая, что женщинам, даже когда им семнадцать, ужасно скучны одни только эти вздохи. И Сарайдаров здорово ему отплатил за эту его сентиментальную старомодность: запретил Ричко стричься и бриться, и тот стал походить на монаха из какого-то древнего монастыря.

Увидев впервые Даринку, Сарайдаров был приятно удивлен, зазвал ее к себе в комнату и всю, целехонькую, проглотил, как волк Красную шапочку. На обитателей хутора эта история особого впечатления не произвела — здесь вдосталь насмотрелись на красных шапочек, исчезающих в хозяйской пасти: русачек, болгарок, турчанок, румынок, татарок. Сарайдаров говаривал, что мужчина должен питаться молодыми женщинами, и съедение очередной Красной шапочки ознаменовывал оргиями, которые продолжались на хуторе дни и ночи подряд. Предпоследней была молодая татарочка Юлфет. Обычно в жатвенную пору здесь появлялось множество цыган и татар; в саду разбивали они свои шатры, палили костры, играли, пели — хутор превращался в огромный табор.

Прошлым летом Сарайдаров высмотрел среди них новую для себя Красную шапочку, велел заколоть двух волов и двух телят, выкатить бочки с вином и ракией, а под навесом у амбара приказал постелить ковры, чтоб, когда танцует Юлфет, мягко было ее ножкам. Само собой, на голове у нее не было никакой красной шапочки, а имела она черные как смоль волосы, глаза с косинкой, черную родинку меж бровей и тонкие смуглые пальцы. Выпучив глаза, цыгане дули в свои кларнеты, цыганки хлопали в ладоши и трясли плечами. Юлфет танцевала на мягких коврах, а Сарайдаров, потный и расхристанный, скрестив руки на груди, жадно следил за сладострастными извивами ее тела. Той же ночью ввел он татарочку в свою спальню и сделал царицей. Женщин он называл сучками и всегда делал их царицами, держал на троне одну месяц, другую год, а потом отсылал прочь, снабдив горстью золотых монет «про черный день». Коли приелась тебе какая баба, говорил он, спусти ее с цепочки и пускай себе бежит, она ведь сучьей породы, а ни одна сука не оставалась еще посреди поля. Что до жены, говорил он еще, так она святая, а святую как же можно любить?.. Сарайдаровская жена жила в Варне и появлялась на хуторе через год, через два, бледная и невзрачная, чуждая нашей страстной степи, чуждая нашим вьюжным зимам и знойным летам. Был у него и сын Петр, проедал его деньги не то в Швейцарии, не то во Франции. Тут он показывался летом, малость изнеженный и не от мира сего, но уже через несколько дней превращался в истинного Сарайдарова-младшего, работал в поле, ездил верхом, флиртовал с барышнями из города…