Богомил Райнов - Новеллы и повести. Том 2

Ближе к полуночи Баклажан запел, расчувствовался от собственного пения и заплакал. Из солидарности расплакалась и бабка Митрина, хотя дед Георгий взглядами повелевал ей не предаваться излишней сентиментальности. Было уже за полночь, когда гости вскарабкались в седла и двинулись в обратный путь. Так папаня мой и не смог «взглянуть» на будущую супругу, зато оставил в Могиларове немало нашенских блох.

Дед Георгий, как показали события, располагал собственной разведывательной агентурой. Спустя десять дней у нас в селе появилась некая особа и остановилась у своей родни. Ей был дан строжайший наказ: любой ценой проникнуть в дом моего будущего папаши и увидеть все собственными глазами. Сведения, которые она до этого собрала о нашем семействе, особого восторга не вызывали, но, будучи профессиональной свахой, она сочла необходимым довести дело до конца, чтобы получить обещанное вознаграждение.

Если бы, как предполагалось, ей удалось нагрянуть к моей бабке внезапно, переговоры с Могиларовым прекратились бы раз и навсегда, поскольку сваха не в силах была бы закрыть глаза на то, что увидела. Но Баклажан и на этот раз спас положение. Уж он-то знал своих коллег во всей околии. К тому же опыт подсказывал, что в скором времени следует ожидать лазутчиков из Могиларова. Словом, Баклажан был начеку, и та, из Могиларова, при всей своей хитрости, даже представить не могла, какую ловушку готовит ей наша контрразведка.

Как-то спозаранку Гочо Баклажан прибежал к нашим и еще с порога прокричал:

— Дядя Иван, тетушка Неда! Из Могиларова подослали Каракачанку. Так что держите ухо востро, но… будто вы ни сном, ни духом!..

Осторожность требовала, чтобы он тут же испарился, даже не пригубив обычной своей чарки. Дед и бабка ужас как встревожились, но тревога эта была радостной. Из Могиларова подавали знак, что готовы вести переговоры, если их посланец принесет добрые вести.

Первое, что нужно было сделать, это, естественно, прибрать в доме. Дед мой и папаша принялись расчищать снег перед домом, а бабка — подметать. Она знала, что дело это не из легких, и все же масштабы его потрясли ее. Трое соплячишек, которых она мобилизовала себе на подмогу, перетаскали на помойку семь ведер мусора. Затем, подмазав полы коровяком и выколотив циновки, она налила в корыто горячей воды и позвала деда, чтобы вымыть ему голову. Обычно дед мыл голову только от пасхи до пасхи, перед тем, как отправиться в церковь, но сейчас исключительные обстоятельства вынудили его отступить от заведенного порядка и упасть на четвереньки перед корытом. Бабка натерла его плешивое темя здоровым и твердым, словно кирпич, куском мыла, сполоснула двумя кружками воды и насухо вытерла. Глянув затем на деда, она с трудом его узнала: дед настолько преобразился, что, ежели бы надеть ему еще белую рубашку да повязать галстук, легко сошел бы за податного, а то и за околийского начальника. Кого уговорами, а кого боем, поскольку все они испытывали ужас при виде воды, заставили пройти через корыто и троих соплячишек. Как только волосенки их просохли, бабка сунула каждому по ломтю хлеба и выставила на улицу — чтоб не топтались по чистому полу! Папаша мой не рискнул приблизиться к корыту. Видно, опасался, как бы не утонуть в канун столь значительного события в своей жизни, а потому предпочел скрыться где-то во дворе. Для него достаточно было протереть руки снегом и вытереть о рукава антерии. Короче говоря, посещение свахи произвело подлинную революцию в домашней гигиене дедова семейства.

Теперь деду предстояло серьезное испытание, совсем ничтожное, впрочем, по сравнению с мытьем головы: надо было зарезать курицу. Целый час понадобился, пока кукурузными зернами удалось ему заманить этих глупых птиц в хлев. Захлопнув двери, он принялся в темноте ловить их. Поймал одну, пощупал — показалась слишком жирной, выпустил ее наружу. Поймал вторую, третью, четвертую… Под яслями добрался наконец до последней. И надо же — эта оказалась самой жирной! Но уж делать было нечего, скрепя сердце вынес ее во двор, зажмурился и отсек ей голову. Курица перекувырнулась в снегу несколько раз, окровавила его и отдала богу душу. Дед, сжимая в ладони еще теплую головку, подумал, что никогда не простит себе такой роскоши.

А тем временем бабка, вся в муке, руки по локти в тесте, раскатывала баницу [8] Ба́ница — слоеный пирог с брынзой. . Вот она — еще одна роскошь, на которую дед пошел с болью в сердце! Но Каракачанка (эта черная цыганка, как удачно окрестил ее потом дед) собственными глазами должна была увидеть, что куриная яхния и пироги — будничное меню в нашем семействе. А уж о праздниках нечего и говорить… Материальное благополучие всегда было более убедительным аргументом в пропаганде, нежели слова, и бабка моя еще в те времена недурно разбиралась в этом. Хотя вообще-то, как мы увидим потом, бабка придерживалась идеалистических взглядов, была набожна, каждое воскресенье ходила в церковь, даром, что голову не мыла, — в отличие от деда, который в церковь ходил только на пасху, но перед этим обязательно мыл голову.