Богомил Райнов - Новеллы и повести. Том 2

— Присядем? — спросил второй, моложавый, но смуглый, как цыган, с тонкими смолисто-черными усиками.

Не дожидаясь ответа, он шагнул вперед и сел за столик недалеко от парапета, наискосок от «перелетной птички».

— Свинство! — ругнулся рыжий и примостился рядом, у локтя своего приятеля. — Из-за этого волнения и моря больше не понюхаешь.

— А ведь он совсем мальчишка, — сказал смуглый. — Вчера он показался мне старше.

— Темно было.

— Совсем юнец. Просто беленький пай-мальчик.

— Это неважно. Знаешь, его зовут Солнышко.

— Солнышко? Наверное, из-за цвета волос. Они выглядят совсем светлыми.

— Это уж от солнца. Выгорели, — усмехнулся рыжий. — А так он русый.

Под нависающим фасадом ресторана томился официант в белой куртке, белой рубашке с пристегнутым крахмальным воротничком и галстуком бабочкой. Изнывая от жары, он поглядывал на столики, за которыми сидели редкие посетители. Его вопросительный взгляд остановился на пришедших.

Рыжий поманил его пальцем.

— Две рюмки мастики со льдом, — заказал он, не взглянув на поданный ему прейскурант, — и салат.

Официант черкнул в блокноте карандашом и хотел уйти.

— А вон тому парню — бутылку Карловского марочного и какую-нибудь закуску.

— Какому парню? — спросил официант, не разгибая спины.

— Тому, что возле балюстрады… с девушкой.

— Ах, Солнышку, — улыбнулся кельнер. — Только, позвольте заметить, Нико вряд ли будет пить вино в такую жару. Впрочем, как прикажете.

Профессиональная улыбка застыла на молодом красивом лице официанта. Не впервые незнакомые посетители заказывали что-нибудь для Солнышка. Какие только люди не прошли через эту террасу, и все они обращали внимание на Нико. Но официант не сказал этим двум, что юноша, как правило, отказывался от угощения; это не в его интересах, да и по опыту он знал, что лучше не противиться желаниям клиентов, какими бы странными они ни казались.

— Тогда подайте ему двойную порцию мастики. Со льдом. И закуску, — заказал рыжий, немного подумав.

Официант почтительно поклонился и, не переставая улыбаться, пошел выполнять заказ.

Рука девушки лежала на белой скатерти, усталая, похожая на сломанное крыло. Нико перебирал тонкие, длинные пальцы этой руки, гладил ногти, блестевшие перламутром с тем удивительным сочетанием бледно-синего, бледно-розового и бледно-зеленого оттенков, которое улавливается только опытным глазом. Рука девушки была почти белой, еще не успевшей загореть. Хотя она лежала в его ладони, Нико не ощущал никакой тяжести, рука казалась чем-то бесплотным, эфирным, как опрокинутое над белым песком небо, чьи волны плыли совсем близко от него, но никак не могли его коснуться. Юноша не мог заставить себя выпустить длинные пальцы девушки. Его рука мелко дрожала, подергивалась, словно от нервного тика, и нужно было немалое усилие, чтобы сдержать эту нервную дрожь. Это казалось ему смешным и странным, он смеялся. Девушка тоже смеялась и не убирала руки, лежащей, как сломанное крыло. Однако эта кажущаяся вялость не мешала ей чрезвычайно остро ощущать приятную твердость пальцев Нико. Это ей нравилось, она не хотела и не могла отнять свою руку. Пусть лежит так, тихая и усталая, но живая больше, чем когда бы то ни было.

Эта встреча чем-то резко отличалась от других, когда, бывало, они сидели с Нико рядом, шли или бежали, взявшись за руки. А может быть, все было так же, но тогда она чувствовала что-то другое. Девушка приезжала сюда каждое лето с родителями и всегда останавливалась в домике Нико. В этом году она окончила гимназию и впервые приехала одна. Ее родители должны были прибыть через неделю. За все эти годы она привыкла к руке Нико, к его огрубевшим пальцам, ласковее и нежнее которых она ничего не знала. Ее рука лежала в его ладони с той огромной доверчивостью, которая порождается детской и юношеской близостью и которую ничто не может поколебать. Она сознавала, что это его прикосновение другое, не похожее на прежнее, хотя и выглядит таким же, но это ее не пугало. Только чуть тревожило, как всякое новое, неизведанное чувство. Они сознавали это оба, и легкая тревога словно еще больше притягивала пальцы одного к пальцам другого.

Они любили сидеть на этой террасе возле ограды, особенно когда здесь было безлюдно. Внизу, под крутым спуском, было море, а возле него — дома с посеревшими от времени деревянными стенами, старые и похожие друг на друга, с решетками на узких оконцах и ставнями, которые никогда не закрывались. Да, дома не закрывали глаз, смотревших на море, на его тихую красоту и страшную ярость. Им хотелось видеть все, потому-то они и столпились на самом берегу.