Богомил Райнов - Новеллы и повести. Том 2

В темной комнате окно выглядит густо-синим, а по стене ползут светлые ромбоиды далеких фар и тают в темноте потолка. Ты прожил одним днем больше. Одним пустым днем больше. Собственно, это не совсем так. То, что ты начинаешь уяснять себе положение дел, что перед тобой вырисовывается путь, по которому надо идти, чтобы все наладить, это уже немало. Собственно, это единственное, чего тебе до сих пор не хватало. Ясного пути. Разумеется, путь, по которому ты еще не пошел, — это и не так много, и, когда ты пойдешь по нему, ты столкнешься с массой трудностей, но важно ведь, что трудности эти преодолимы. Важно осознать, что дальше так продолжаться не может и что все надо изменить как можно скорее.

Ромбоиды возникают и ползут по стене к потолку через неравные промежутки времени. Вчерашнего аккордеона не слышно, но слышно, как свистит в голых ветвях ветер. Сильный предвесенний ветер, влажный и теплый, как тот, осенний, который в ту далекую ночь свистел в саду богатого дома.

К счастью, Катерина была только бедным приемышем в этом богатом доме. Состоятельная тетка приютила в чердачной комнате провинциальную родственницу на время, пока она училась в университете. Но тебе даже эта чердачная комната показалась сказочно роскошной со своей золоченой барочной мебелью и большим зеркалом в позолоченной раме, потемневшим и зеленоватым, как глубокая вода, в которой отразилось ваше первое объятие.

— Тебе надо идти, милый… — прошептала рано утром Рина, тронув тебя за плечо.

Ты не спал, но притворился, что спишь, чтобы полежать еще немного в темноте, обняв Рину и слушая, как ветер свистит в высоких деревьях за светлеющим уже окном, а где-то далеко гудят утренние поезда.

— Просыпайся, милый… тебе пора идти…

Ты неохотно встал и зажег свет. Платье и белье Рины были брошены на кресло у кровати, ее модные туфельки валялись на ковре, а твоя одежда очутилась на столе, и этот беспорядок еще раз убеждал тебя, что все происшедшее — реальность, а не фантазия из тех, которые ты сочинял, ворочаясь ночью на узкой кушетке или бессмысленно вглядываясь в смутные серые очертания манекена в углу.

Рина лежала и смотрела на тебя с сонной улыбкой, ее темные волосы разметались по подушке, а в больших черных глазах еще стояла ночь.

— Когда я тебя увижу? — спросил ты, целуя ее на прощанье.

— Позвони часа в три. В это время наши отдыхают.

«Она моя, — твердил ты себе как последний дурак, шагая по пустым и синеватым утренним улицам, а в спину тебя толкал все еще пьяный осенний ветер. — Она моя, только моя».

Она была не только твоя. Она принадлежала еще и Буби, о котором ты слишком быстро забыл.

Когда ты позвонил ей в тот день ровно в три, к телефону никто не подошел. Ты звонил целый час через каждые пять минут, пока не отозвался наконец незнакомый женский голос:

«Рины нет дома… Не могу вам сказать, когда она вернется».

Ты звонил и на следующий день, и еще на следующий, но или никто не подходил, или незнакомый холодный голос отвечал:

«Ее нет… Не знаю».

Пока наконец этот голос не произнес:

«Послушайте, господин, это не Ринин телефон, у Рины телефона нет. Перестаньте нас беспокоить».

А на следующий день позвонил Буби и пригласил тебя поужинать в «Болгарии». Можно было не спрашивать, придет ли в ресторан Рина, и ты решил пойти именно для того, чтобы увидеть Рину и покончить со всей этой историей.

Ужин был роскошный и прошел очень приятно. Для Буби и Рины, разумеется. Буби рассказывал о Вене, и, поскольку он говорил смешные вещи, Рина смеялась, может быть, немножко больше, чем следовало. Она обращалась с тобой точно так же, как раньше, то есть как до той ночи, и ты тоже стремился держаться, как обычно, в пределах возможного. Буби и Рина несколько раз уходили танцевать.

— А ты, Петр, меня не пригласишь? — под конец спросила она.

«Еще бы не пригласить, для того я и пришел», — подумал ты, но ничего не сказал и только повел ее со скучающим видом к площадке.

— То, что ты делаешь, страшно глупо, — сказал ты, когда вы оказались среди танцующих пар.

— Я делаю много глупостей. Какую из них ты имеешь в виду?

— То, что ты прячешься.

— Я не пряталась.

— Ты мне сказала, чтоб я позвонил в тот день часа в три. И я звонил не только в тот день, но и не знаю, сколько дней еще, пока твоя тетка на меня не рыкнула.

— Мне очень жаль, но я ничего не могла сделать. Меня не было в Софии.

Ты не поверил, но замолчал, потому что ее ответ оказался для тебя неожиданным. Она тоже не стала ничего добавлять, и вы некоторое время танцевали молча. Потом умолк оркестр, и ты уже повел Рину к столику, когда заиграли «вашу» песню.