Феликс Кандель - День открытых обложек

Век наш – пир наш – трогался в путь неспешно, значительно, безмятежно. Не тронуты блюда, не распечатаны бутыли, скатерть бела снегом нехоженым, тонко подрагивают незахватанные хрустальные бокалы.

Век продолжался – неиспробованным кушаньем. С уважением, пониманием, в ожидании чудесного. Блюда не разрушены, желудки не перегружены, сосед не сказал самого важного.

Век подходил к середине.

Уже не верили в его исключительность. Западало подозрение о неминуемо бездарном его окончании. Но можно еще перестелить скатерть, поменять кушанья, прогнать назойливого гостя, выдержать удар, который сами себе наносим, пристойно закончить пиршество.

Век завершался – обычной пьянкой.

Битое стекло. Загаженная скатерть. Липкие остатки еды. Пакость во рту, тяжесть в желудке, бессильная слезливость в тяжком, хмуром угаре.

Не умеем жить. Не умеем пировать.

А там, глядишь, иное столетие, иные миражи, но в легких, желудке, печени – отрыжкой, резью, выдохом немощи – напоминание об однажды содеянном.

И так век за веком.

Пир за пиром…

С кладбища доносится крик.

Женщины сгрудились возле склепа праведника, вздымают руки к небу, выговаривая сильными, не сношенными голосами: «Неужто не натерпелись пред Тобой, Господи? Приди, поменяй направление беды…»

– Нельзя ли потише?

Отвечает самая, должно быть, неукротимая, лицо, иссохшее в муках, глаза в темных провалах:

– Кричать надо. Кричать всем: «Устыди нас, Господи!..»

Откликается другая, поплоше и помельче:

– Не тормошат Его понапрасну. Не вмешивают в никчемные свои заботы. Но возопим плачем великим: «Доколе, Господи?..», препояшется милосердием, отведет беду от порога.

Выныривает из мрака обличитель на мотоцикле, нетерпелив и гневлив, глаза посверкивают непримиримо. Ревет мотор. Трещит его глушитель.

– Эй, вы, народы! Бездарные на хорошее‚ талантливые на плохое! Нельзя ли наоборот? Наоборот – нельзя ли?..

Взвихривается и пропадает, обванивая окрестности. Откуда доносится, угасая:

– Неспособные, дети неспособных! Начните хотя бы жить! Жить начните!..

А земледелец Амнон, муж Ривки, предложил бы по своему разумению:

– Люди! Хватит уже стрелять. У нас работы немереные. У нас заботы несчитанные. Начните пахать, сеять, окучивать, плоды пожинать. Не прокормиться на смертях, не прокормиться…

Огорчилась бы бабушка Хая, которой нет на свете:

– Можно бы жить, и неплохо, да разве дадут?..

Нюма приезжает в больницу, надевает халат‚ усаживается к микроскопу‚ а бактерии уже томятся в нетерпении.

Нюма Трахтенберг смотрит на них сверху вниз‚ но во взгляде его не проглядывает превосходство‚ во взгляде его нежность с пониманием. Они отвечают ему взаимностью, нежатся под ласковым взором‚ щенками заваливаются на спину‚ выказывая мягкие беззащитные животики, раскрывают интимные подробности‚ вплоть до семейных ссор и воспроизведения себе подобных‚ стоит знакомому глазу появиться в окуляре микроскопа.

Нюма для бактерий – неопознанный предмет в вышине‚ вызывающий интерес. Вернее‚ не Нюма‚ а Нюмин глаз‚ появляющийся на их небосводе. Возможно, они изучают в академиях его глаз‚ силясь разгадать‚ что за шторка прикрывает его с постоянной периодичностью. Возможно‚ поклоняются глазу Нюмы Трахтенберга‚ строят для него великолепные храмы‚ воскуряют благовония‚ с мольбой испрашивая благополучие с милосердием, – бактериям свойственны заблуждения.

Есть у Нюмы любимицы: сердцу не укажешь. Бордетелла пертусис. Ерсиния пестис. Класмидия‚ клостридия‚ пасторелла. Бактерии честнее людей. И надежнее. Знаешь‚ чего от них ожидать. Эта‚ к примеру‚ наводит чуму. Эта – тиф. Та – и назвать стыдно.

«То ли еще будет!» – полагает Нюма.

В дальних далях, за пятью замками‚ за семью печатями‚ под землей‚ под водой‚ под крутою горой готовят запретную чудо-бактерию. Входа нет‚ выход замурован‚ подходы заминированы, огнеметы с пулеметами крест-накрест. Даже канализация по замкнутому кругу вертится‚ чтобы наружу не просочилась. Даже мыши, и те с высшей формой секретности. А знатоки сидят с завязанными глазами‚ не подглядывая в пробирки, рабочие на упаковке стоят, зажмурившись‚ и с конвейера сходит – по слухам – разрывное‚ подрывное‚ заразно неотвратимое с безотказным дистанционным управлением.

Одна пробирка чуда-бактерии избавит мир от нашего присутствия. Одна щепотка заменит Куликовскую битву‚ Ватерлоо‚ героизм и предательство‚ вонючие портянки‚ сбитые до кости ноги‚ слезы‚ стоны‚ костыли и кровь. Не понадобятся драгуны и кирасиры‚ не потребуются зуавы‚ идущие под барабан на пули, аплодирующий им Багратион, – хилый слабак в профессорских очках посыплет порошочком, солью с ножа, и всё. И лапки кверху.