Эрик Нойч - Мир на Востоке

— Доволен ли я? — переспросил Эрих. — Да как человек вообще может быть доволен собой и окружающим миром? Сколько на земле еще страданий и бед… И хочешь верь, хочешь нет, но я чувствую себя счастливым, только если своей работой хоть немного укрепляю нашу республику, помогаю изменить нашу землю… Я часто думаю об отце… — Он так сжал губы, что они совсем побелели. — Те, кто когда-то убил его, теперь хотят уничтожить и нас, только экономически. Что по сравнению со всем этим наши мелкие неприятности с Кюнау…

Ахим вдруг почувствовал, что загнан в ловушку своими же собственными вопросами — он и сам не смог бы дать такие общие и обтекаемые ответы. Его недовольство собой росло с каждым днем. Со всех трибун объявляли, что социализм уже построен, но ему так отнюдь не казалось. Наоборот, ощущая почти физически, как с каждым днем становится все труднее отбиться от директивного оптимизма, он должен был постоянно сдерживаться, уговаривать себя не давать выхода на страницах газеты своим сомнениям. Что-то не так в этом «самом передовом в мире» обществе.

Конечно, он в первую очередь обвинял самого себя в крушении своих иллюзий, в разочаровании. Слишком уж беспочвенному романтизму предавался он раньше. И все же он по-прежнему ощущал себя субъектом, а не объектом истории, и никто не мог бы упрекнуть его в том, что он недооценивает остроты классовой борьбы. Он только что написал довольно обширный материал об Аденауэре, где доказывал, что вся жизнь и деятельность последнего были направлены против интересов демократической Германии. Ахим мечтал об истинно творческой работе, боялся погрязнуть в рутине, в мелочах, задохнуться под грузом ежеминутных задач, вокруг которых поднимался такой шум, словно дело шло по меньшей мере о мировой революции, а не о десятке тонн холодного, безжизненного металла. Порою у него возникало чувство, что он принужден вечно носить башмаки, которые малы ему по крайней мере на целый номер, и испытывать боль при каждом шаге. Всякий раз, когда ему приходилось делать эти шаги не по собственной воле, а против нее, подчиняясь лишь партийной дисциплине, это отзывалось резкой болью в сердце.

Они договорились с Эрихом после конца смены хотя бы часок посидеть в ресторане Дома культуры и выпить по кружке пива.

В луче солнца, падавшем из окна, волосы Эриха полыхали огнем. На широком добродушном лице отчетливо обозначились веснушки. Сам Эрих всегда со смехом уверял, что на левой щеке у него Большая Медведица, а на лбу Полярная звезда. Он с этими знаками родился и никогда поэтому не потеряет направления.

— Если бы, — вдруг сказал он с грустью, — Халька хоть чуточку лучше меня понимала! У меня такое чувство, будто в последнее время она меня просто избегает.

Пожалуй, раньше других на странную суматоху обратила внимание Лизбет Гариш, от взгляда ее быстрых и внимательных цыганских глаз ничто не могло ускользнуть.

Еще в начале смены, придя на комбинат, она удивилась, увидев на территории огромное количество чужих грузовиков и самосвалов. Поднявшись к себе, она открыла окно, чтобы проветрить — день обещал быть жарким. И просто не поверила своим глазам. Пулей вылетела за дверь, крикнула вниз, в плавильный цех:

— Эй, посмотрите! Вы что, ничего не слышите?

Из-за гула печей разобрать ее слов было нельзя, но плавильщики поняли: что-то случилось.

Кое-кто уже вскарабкался по ступенькам на колошники. Оттуда видна была равнина, простиравшаяся до самого Магдебурга. Утренний туман рассеялся, и теперь отчетливо вырисовывался силуэт собора с недостроенной башней. Но интереснее всего оказалось то, что происходило в самой непосредственной близости от комбината. Четко соблюдая равные промежутки, из распахнутых ворот выезжали один за другим самосвалы и вскоре исчезали за новостройками, перемахивали через невидимый отсюда мост, который Кюнау называл игольным ушком, чтобы снова появиться на другом берегу, только сильно уменьшившись в размерах, и мчаться дальше, оставляя за собой длинные полосы желтой пыли. А далеко на северо-западе, где сейчас прокладывали новый отрезок шоссе, эти полосы становились все гуще. Навстречу им мчались пустые самосвалы; въехав в ворота комбината, они тотчас направлялись к отвалам. А там уж и вовсе было столпотворение.

Все имевшиеся на комбинате погрузчики и краны безостановочно ссыпали шлак в кузова самосвалов. Гигантский ленточный транспортер также находился в постоянном движении, грейферы разрывали горы шлака, насыпали в ковши и тут же опорожняли их в стоявшие на путях вагоны.