Кристина Ляхде - Мужчины и прочие неприятности

— Ого! — воскликнула Роза и обожгла язык горячим глинтвейном.

— Да и сами мы начали разваливаться, — тихо сказала Лаура. — Не знаю, как Онни, но я сама становилась все более одинокой, и мне было день ото дня все хуже. Однажды утром я проснулась и посмотрела на лежащего рядом мужчину. Он был для меня совершенно чужим, я не увидела в нем ничего знакомого.

— Абсолютно понимаю, что ты имеешь в виду, — сказала Роза.

— Когда Онни пропал уже и физически, — продолжала Лаура, — я подумала, что это случилось очень вовремя. Я чувствовала себя так, будто бы очнулась от векового сна. Тогда я посмотрела, что же осталось от меня самой: там — рука, тут — нога. Я дотронулась до щеки и увидела в зеркале смутно знакомого человека, по которому так соскучилась. Я потеряла этого человека, а не того мужчину.

— Типично, — сказала Роза.

— Все остальное было мелочью, в конечном итоге все было мелочью, — сказала Лаура и вздохнула. — А хуже всего было то, что я боялась, что я уже мертва. Что я уже окончательно и бесповоротно — живой мертвец.

— А как ты? — спросила Лаура после небольшой паузы.

— Ну, откуда-то «сверхпланово» взялись предметы мебели, для которых не было места, которыми не пользовались и без которых жилье выглядело бы просторнее и гармоничнее, которые невозможно было передвинуть в одиночку, к тому же сначала нужно было понять, куда именно их передвинуть, — живописала Роза. Три изюминки в стакане с глинтвейном разбухли до размера небольших шариков.

— Тревожный симптом, — сказала Лаура.

— Точно. Хотя какой-то непонятный… Я пошла к врачу, — продолжала Роза. — Была во многих местах. И всегда какой-то дефект искали во мне самой. Неизвестный мужчина забрался ко мне в дом, а диагностировать и лечить начинали меня!

— Если бы ты могла исчезнуть, куда бы ты отправилась? — спросила Лаура.

— Из-за чего бы мне хотелось исчезнуть… — начала Роза.

— Из-за чего?

— Ну, некоторые вещи… Например, однажды, когда я пришла домой, — начала рассказывать Роза, — Онни почистил за меня все малярные валики и кисти. Они были аккуратными рядами разложены на картонке на полу. Не знаю, я почувствовала теплоту. Потом, после несчастного случая, я испугалась, что Онни умрет, он же все время чего-то ждал от меня. Он такой, непреодолимый. И я любила все сильнее, хотя даже не была в него влюблена.

— Замкнутый. Закрытый. Уживчивый. Очень тихий. Вернее, безмолвный, — Лаура описывала Онни. — Единственное, отчего он однажды когда-то взорвался, касалось Луны. Я тогда имела неосторожность пошутить об «Апполоне».

— По-моему, очень трогательно, что у него на стене всегда висели фотографии кораблей «Эндьюранс» и «Апполона-11», — продолжала она. — Думаю, этот неутомимый оптимист Шеклтон, умудрившийся целиком спасти свой экипаж в Антарктике в бесчеловечно тяжелых условиях, был его кумиром. Как и Армстронг с Олдрином, которые отважились на самую опасную авантюру столетия и ступили на поверхность Луны, хотя могли бы оставаться на спокойной и высокооплачиваемой работе в Хьюстоне. Мне кажется, эти фотографии рассказывали Онни о его мечтах и о нем самом — я хотела бы истолковать это так. Эти плакаты изображали не самих Шеклтона и Армстронга, а только их руководство экспедициями: «Эндьюранс» пришлось бросить во льдах, а устройство «Апполона» того времени по своей сложности не уступает разве что кофеварке. У человека подчас настолько велико желание ухватиться за другого человека, что, начиная с первой минуты, все знакомство сводится к тому, чтобы собираемые воедино мельчайшие обрывки нитей и их толкование совпали. Мы подделываем доказательства, которые находятся у нас перед глазами, себе же во вред.

— Я хотела видеть в его невозмутимости надежность, в его пассивности — стабильность, в его безрассудстве — благоразумие. Желание любить — еще не любовь, и, когда желания недостаточно, не остается ничего, кроме заблуждений.

— Люди не прозрачны, — сказала Лаура, — и в этом, по-моему, наибольшая трудность. В том, что какой-нибудь милейший и распрекрасный человек может оказаться совершенно ненадежным, что преступник может быть по-дружески помогающим соседом. Нужно научиться принимать то, что люди такие, какие они есть, что их невозможно узнать до конца. Может быть, тогда жизнь станет легче, а разочарований меньше?

— По-моему, облегчение приносит та мысль, что твой умерший близкий был сложным человеком, — кивнула Роза. — Порой приятным, порой невыносимым, к тому же — разным для каждого, кто его знал. Что он существовал и прожил свою жизнь, поддерживая связь как с другими, так и с тобой. Был более сложным, более многогранным… А вот мой отец, как он поступает? Мой собственный отец с бо́льшим удовольствием допился бы до могилы, чем раскрыл рот и заговорил о чем-то существенном или сложном.