Дэвид Уоллес - Короткие интервью с подонками

[ ПАУЗА. ]

ОТЕЦ: Боже, Эсхил. «Орестея»: Эсхил. За его дверями, ковырял себя во время перевода. Эсхил, не Софокл. Жалкий дурак.

[ ПАУЗА .]

ОТЕЦ: Ногти мужчин отвратительны. Стричь и ухаживать. Что это мой девиз.

[ ПАУЗА из-за приступа офтальморрагии;

техник промокает/промывает правую глазную орбиту;

смена повязки на лице.]

ОТЕЦ: Итак, и так, я рассказал. Исповедь. Вам, милосердные сестры милосердия. Не, не то, чтобы я презирал его. Ибо если бы вы его знали. Если бы вы видели то, что видел я, вы бы уже давно задушили его подушкой, поверьте. Моя исповедь – что из-за треклятой слабости и бестолковой любви я ухожу на небеса, не сказав правды. Запретной правды. Никто даже не говорит вслух, что ее нельзя говорить. Te judice. Если бы я только мог. О, как я презираю утрату сил! Если бы вы знали, больно… как мне… но не плачьте. Не рыдайте. Не возрыдайте. Не обо мне. Я не заслуживаю… почему вы плачете? Не смейте жалеть меня. Мне нужно… жалость от вас мне не нужна. Не почему. Вовсе не… прекратите, не хочу видеть. Хватит .

ВЫ [безжалостно]: Но, отец, это же я. Твой собственный сын. Это все мы, стоим здесь и так тебя любим.

ОТЕЦ: Отец, хорошо, потому что мне, мне, мне нужно кое-что от вас. Отец, послушайте. Оно не должно победить. Это зло. Вы слышите… вы слышали правду. Благодарю. Прошу: возненавидьте его за меня, когда я умру. Заклинаю вас. Предсмертная просьба. Пастырское служение. Милосердие. Как вы любите правду, как Бог… ибо я исповедуюсь: я ничего не скажу. Я знаю себя, и уже слишком поздно. Во мне того нет. Лишь фантазия для размышлений. Ибо прямо сейчас он на подъезде, несет дары. Преподнесет зеницы к каждому моему движению. Мечтания, подняться, как Лазарю, с гнусной и презренной правдой всем на… где мой колокольчик? Что они соберутся у постели, и его слабый глаз воззрится на меня посреди подкаблучного щебета его жены. У него будет дитя в руках. Его глаза встретят мои, и его красная влажная лабиальная губа невидимо свернется в тайном признании правды между ним и мной, и я попытаюсь, и попытаюсь, и не смогу поднять рук и разрушить чары на последнем издыхании, чтобы учить… уличить его, одолеть зло, которое он давно возвел, использовав ее, заставив меня помочь ему. Отец judicat orbis. Никогда я раньше не умолял. Теперь на одно колено для… не оставляйте меня. Я заклинаю. Презирайте его за меня. От моего имени. Обещайте, что понесете это далее. Оно должно пережить все. Сам я слаб дабы нести бремя сохрани раба твоего te judice для тебя… не…

[ ПАУЗА из-за серьезного диспноэ; стерилизация и частичная анестезия глазной орбиты; код для вызова дежурного врача. ]

ОТЕЦ: Не перепоручайте меня. Будьте моим колоколом. Недостойная жизнь для всей тебя. Заклинаю. Не умереть в устрашающем молчании. Этот напряженный и чреватый вакуум вокруг. Эта влажная и раскрытая сосущая дыра под тем глазом. Этот ужасный глаз грядет. Такое молчание.

Жила-была мать, которая переживала действительно очень тяжелый период, эмоционально, внутри.

Сколько она себя помнила, тяжелый период она переживала всегда, даже в детстве. Она помнила не так много конкретики по детству, но что могла вспомнить, так это чувства презрения к себе, ужаса и отчаяния, которые, казалось, были с ней всегда.

С объективной точки зрения было бы недостоверно сказать, что в детстве будущую мать загружали каким-нибудь психологическим дерьмом и что отчасти это дерьмо можно назвать плохим обращением родителей. Детство у нее было не такое уж плохое, хоть и не пикник. Все это, хоть и достоверно, не относится к делу.

А дело в том, что с самого раннего возраста, какой она помнила, будущая мать презирала себя. На все в своей жизни она смотрела с опаской, словно любой случай или возможность были каким-то ужасно важным экзаменом, к которому ей мешали подготовиться лень или глупость. Казалось, словно на каждом таком экзамене нужна отличная оценка, чтобы предотвратить какое-то сокрушительное наказание [97]. Она боялась всего и боялась показать, что боится.

Будущая мать отлично понимала, с самого раннего возраста, что это постоянное ужасное давление – внутреннее. Что винить за него некого. Так, она презирала себя еще больше. Она ждала от себя непогрешимого совершенства, и каждый раз, когда не оправдывала своих ожиданий, ее переполняло невыносимое глубокое отчаяние, грозившее расколоть ее, как дешевое зеркало [98].Эти очень высокие ожидания применялись к каждому аспекту жизни будущей матери, особенно к тем, что касались чужого одобрения или неодобрения. Так, в детстве и подростковом возрасте ее считали умной, привлекательной, популярной, впечатляющей; о ней положительно отзывались, ее одобряли. Сверстники, казалось, завидовали ее энергии, драйву, внешности, интеллекту, характеру и безупречной внимательности к потребностям и чувствам других [99];у нее было очень мало близких друзей. В течение подросткового возраста такие авторитетные фигуры, как учителя, работодатели, тренеры, пасторы и студенческие консультанты замечали, что юная будущая мать, «кажется [-залось], предъявляет к себе очень, очень высокие ожидания», и, хотя эти замечания часто произносились с тоном благодушного участия или упрека, в них нельзя было не заметить легкую безошибочную нотку одобрения – независимого, объективного суждения и итогового одобрения авторитетных фигур, – и в любом случае будущая мать чувствовала (на тот момент), что ее одобряют. И чувствовала, что ее замечают: у нее были высокие стандарты. Она с презрением гордилась своей безжалостностью к себе [100].