Дэвид Уоллес - Короткие интервью с подонками

Профессор искусствоведения – шестидесятилетний девственник в черно-белом, он монотонно читает о том, как взмахи кистью одного голландца убили смерть и время в Делфте. Аккуратно постриженные головы повернуты под острым углом, чтобы разглядеть угол щелкающих стрелок часов. Слывущие бесконечными лекции иезуита. Часы на задней стене, между окнами с театральными кулисами, что хлопают о стекло с каждым порывом.

Тощий прыщавый Дэй видит, как из-за дующего под углом яркого ветерка у экрана влажное лицо на подсвеченной тени священника сияет. Над распечатанной лекцией старика светятся большие желейные слезы. Дэй следит, как одна капля на щеке учителя переползает в другую. Профессор все читает о четырехцветном оттенке отражения солнца в реке Делфта, Голландия. Две капли сливаются, набирают скорость у челюсти, стремятся к тексту.

Четыре окна

А теперь, в третьей istoria озаренной звездами картины священник по-настоящему стар. В прошлой жизни учитель. Он на коленях в ломком, хрустком поле на границе промпарка. Его ладони сложены в старомодном благочестии: поза заступника. Дэй, который ошибся уже дважды, стоит вне трехсторонней фигуры, образованной другими фигурами поля. В сухих сорняках кричат цикады. Сорняки мертвенно-желтые, в длине и углах их теней нет смысла; у августовского солнца своя логика.

– Человек заслуживает… – Голова Ндьявара ослепительно сверкает на солнце, он читает по заранее подготовленной записке. Янь укрывает сигарету от ветра.

–…домашний арест как естественное следствие поведения, которое девиантно к другим, – читает Ндьявар.

Маленькая белая планета на стебле, что видит Дэй, – готовый просеяться одуванчик.

Янь сидит, скрестив ноги, под углом к коленопреклоненной тени, курит. На его футболке написано: «Спроси меня про моих невидимых врагов». Причесывается ладонью.

– Это вопрос места, сэр, – говорит он. – На улице, как здесь, это уже общественный вопрос. Я же прав, доктор Ндьявар.

– Сообщи ему, что общество других – не вакуум.

– Вы же здесь не в вакууме, сэр, – говорит Янь.

– Права существуют в состоянии напряжения. Права всегда обострены, – бегло читает Ндьявар.

Янь вдавливает окурок в землю:

– Вот в чем дело, сэр, отец, если позволите. Хотите молиться на картину себя молящегося – это ладно. Нормально. Ваше право. Только там, где вас другие не увидят. У других есть право не видеть против своей воли то, что их беспокоит. Что, скажете, не разумно?

Дэй наблюдает разговор через свой снежный леденец. Полотно прибито к закрепленному в поле мольберту. Его четырехугольная тень перекошена. На картине – бывший иезуитский учитель искусствоведения на коленях.

– Человек заслуживает… – снова Ндьявар, – более строгого домашнего ареста, если стоит на улице у всех на виду и просит прохожих уделить ему несколько минут.

– Всего одну.

– Нет такого права – приставать, тревожить, просить невинных.

У Яня нет тени.

– Одну минуту, – говорит профессор в закрепленной картине. – Вы же можете уделить мне всего одну минуту.

– Место плюс попрошайничество равно домашний арест, сэр, – говорит Янь.

– Приставать и заставлять смотреть… эти прохожие невиновные, скажи ему.

– Столько, сколько позволите. Скажите, сколько времени можете уделить.

– Снова быть амбулаторным пациентом на дому. Спроси его, разве ему это нравится. Напомни о смысле слова «условное освобождение».

– Вакуум – это одно, – говорит Янь, подавая сигнал Дэю, быстро оглянувшись через плечо. – Главное – не на улицах, – хотя Дэй даже не позади него.

Директор возвращает записку в картонную папку. Намек на шпиль, пока он изучает поле. Глаза иезуита так и не сходят с квадрата на мольберте. Поскольку полотно – это точка зрения зрителя на сон-картину – так сказать, окно в сцену, – глаза священника, таким образом, смотрят в глаза Дэя, на крошечную мертвую сферу семян между ними. В перспективе нет смысла. Безголовая тень Ндьявара, как видит Дэй, теперь над Дэем, над белым шариком с семенами.

– Требуются навыки, – говорит Ндьявар, – очень.

Своя логика.

Собственное дыхание Дэя разрывает шарик.

Граница

Голова Эстер обернута марлей. Голова Дэя склонена над страницей. Голова Сары на коленях пастора в светлом углу комнаты. Комната белая. Голова священника откинута назад, глаза на потолке.

– Мне жаль, – говорит голова Сары в черные колени. – Телефон. Отверстие. Слив. Всасывание. Она становится белой, а он меняет цвета. Я прошу прощения.