Би Фэйюй - Китайский массаж

В тот день пришли особые гости — съёмочная группа, человек семь-восемь, столпились в проходе. Возглавлял их мужик лет пятидесяти с хвостиком, с очень сиплым голосом и ярко выраженным пекинским акцентом. Вся компания называла его «режиссёром». Ша Фумин знал, что за люди эти режиссёры, и хотя гости были приезжие, принял решение обслужить режиссёра и съёмочную группу по первому разряду. Он лично спросил, сколько их человек, выделил самых лучших массажистов и хотя сам, разумеется, не стал делать массаж, но попросил поучаствовать второго соучредителя Чжан Цзунци. Площадь «Массажного салона Ша Цзунци» не столь велика, так что семь-восемь человек за раз — уже огромное достижение. Вот уж повезло так повезло! Настроение Ша Фумина улучшилось. Он распределил клиентов и массажистов по парам, а потом, потирая руки, пришёл в комнату отдыха:

— Сериал снимают, «Великая династия Тан». Вы о таком слышали?

Ду Хун слышала. И даже «смотрела» кусочек. Музыка так себе, разве что заглавная песня «Луна светлее солнца» более или менее ничего. Ду Хун сидела с левой стороны стола, лицом к Ша Фумину, сложив руки на коленях, и улыбалась. Говоря «сидела», надо отметить, что сидела она по-особенному, с совершенно прямой спиной. Поскольку раньше она играла на пианино, то стоило ей сесть, как тело тут же вытягивалось в струнку, даже чуть-чуть прогибалось в талии. За счёт этого, разумеется, выпячивалась грудь. Между верхней половиной тела и бёдрами угол в девяносто градусов, колени тоже согнуты под прямым углом. Плечи расслабленные и прямые. Колени сведены. Руки перекрещены так, что одна лежит поверх другой на коленях. Поза напоминала позу пианиста, настраивающегося перед игрой или только что закончившего исполнять вариацию «Одинокой орхидеи». [20] Китайская пьеса для циня (китайской цитры), первое дошедшее до нас произведение в нотной записи, приписываемое композитору Цю Мину, датируется VI веком. Ду Хун сидела с левой стороны стола с прямой спиной и улыбалась, но на самом деле сердилась. Сердилась и на директора Ша, и на саму себя. Почему он не отправил её к клиентам? Неужто Ду Хун действительно настолько хуже остальных? Плевать она хотела на деньги, её интересовала лишь собственная репутация. Но у Ду Хун вошло в привычку: когда она на что-то сердилась, то приклеивала на лицо улыбку. Но не для окружающих, а чтобы соответствовать требованиям, которые в глубине души предъявляла к себе: даже когда сердишься, надо сохранять изысканные манеры.

Ду Хун улыбалась почти час, то есть почти час она сердилась. Через час вальяжно вышел режиссёр в присутствии своей свиты. Режиссёр, казалось, пребывал в приподнятом состоянии, ему захотелось пройтись по массажному салону, всё осмотреть. Мало ли, пригодится для следующих съёмок. Ша Фумин завёл режиссёра в комнату отдыха. Открыв дверь, Ша Фумин объявил:

— Господин режиссёр пришёл вас проведать, давайте его поприветствуем!

Все, кто находился в комнате отдыха, встали, некоторые даже захлопали. Аплодисменты вышли довольно жидкие, но атмосфера воцарилась довольно тёплая, хоть и с примесью неловкости. Но в целом все испытывали волнение. Как-никак «киношники».

Ду Хун всё так же улыбалась и лишь легонько кивнула головой. Вставать не стала. Режиссёр с порога увидел Ду Хун. Она напоминала пианистку, только что отыгравшую концерт. Режиссёр встал как вкопанный, не говоря ни слова, а потом окликнул какую-то женщину. Ша Фумин услышал, как та женщина тихонько охнула. От восхищения. Ша Фумин, разумеется, не понимал подоплёку этого восхищения. В глазах той женщины Ду Хун перестала быть пианисткой, превратившись в настоящую императрицу. Приветливую, благородную, прекрасную, неподвижную, но исполненную строгости, даже, можно сказать, величественности. Ша Фумин не понимал, в чём дело, и вежливо поинтересовался:

— Господин режиссёр, может быть, попить хотите?

Режиссёр пропустил его слова мимо ушей и обратился к женщине, стоявшей рядом:

— Какая красавица!

— Не то слово! — отозвалась женщина и тут же добавила: — Действительно, потрясающе красива!

Она заявила это авторитетным тоном, словно научный вывод, не требующий доказательств. Ша Фумин не мог взять в толк, что происходит, а потом услышал, как режиссёр прошёл в комнату отдыха и тихо спросил:

— Как тебя зовут?

После долгого молчания Ша Фумин услышал ответ Ду Хун:

— Ду Хун.

— Вообще не видишь?

— Вообще.

Режиссёр вздохнул, и в этом вздохе слышались бесконечная печаль и глубокая досада, а потом велел: