— Я обещаю, что больше этого разговора не повторится, — утешающе проведя пальцем по тыльной стороне моей ладони, Эдвард, кажется, выглядит раскаявшимся, — я всего лишь хотел, чтобы ты знала мою точку зрения на сей счет.
С дрожью кивнув, я прикусываю губу.
— А дети?
— Какие дети? — он хмурится, брови сходятся на переносице, на лбу тоненькая морщинка.
— Детей ты хочешь? — выжимая из себя все мужество, задаю этот вопрос.
Я априори не сомневалась в ответе, я даже не думала о том, что можно его переиначить…, но раз у Каллена такие взгляды на любовь и сострадание, я уже ни в чем не могу быть уверена до конца.
— Я знаю, что ты хочешь, — признает он, нехотя ковырнув вилкой в тарелке, — и значит, они у нас будут. Ешь, Белла. А то останешься голодной: холодное отвратительно.
— То есть ты… не хочешь? — что-то внутри со звоном разбивается на кусочки.
Каллен разрезает фрикадельку, глядя на меня из-под опущенных ресниц.
— Я хочу для тебя. Это твое желание, рыбка. Оно будет исполнено. Я понимаю, что любая женщина жаждет стать матерью. Ты тоже станешь.
— Но если бы я не хотела… у нас бы не было детей? — в горле пересыхает окончательно.
Он медлит с ответом всего секунду, но все же говорит правду. Не дает себе соврать.
— Нет, Белла. Тогда — нет.
Если и должен был быть апогей у этого разговора, то теперь он наступает. Неотвратимо, уверенно, как приговор. И чем-то острым, ржавым и ледяным кромсает все внутри.
— Ты спросила, и я ответил, — поняв, что дело неладно, пытается исправить ситуацию Эдвард, — Беллз, прости. Все, давай закончим эти беседы и поедим. Мы ведь пришли за макаронами, так?
— Почему ты их не хочешь? — едва слышно спрашиваю я. Не могу не только думать ни о чем другом, но даже пытаться это сделать.
— Потому что родился в многодетной семье, вокруг всегда были младшие, бесконечный ор, топот, пеленки-распашонки и внимание… мама не уделяла мне внимание, Белла. И я бы не хотел, будь на то моя воля, делить твое внимание с кем-нибудь еще.
Он тяжело вздыхает, словно бы признание забрало слишком много сил, и усталыми глазами смотрит на тарелку.
— Ну все, я конченный эгоистичный идиот, доказано. А теперь кушай, пожалуйста. Мы пришли сюда ради тебя.
— Ради чего ты испортил этот вечер? — не унимаюсь я.
Эдвард выпрямляется, отодвинувшись от стола. Черты лица заостряются, глаза мрачнеют, он сам, он весь, будто бы наливается злобой.
— Сегодня день правды, — почти выплевывает мне, — ты сама его устроила, я поддержал. Не хочешь знать обо мне все? Тебя устраивает только то, что ты хочешь услышать?
— Мы создали семью…
— Мы! — зацепившись за первое слово, поддерживает муж, — МЫ, Белла. А не все остальные. Только МЫ. Если тебе так нужен этот ребенок, ты его получишь. А что еще ты хочешь? Доказать мне свою правоту относительно сиделки для недвижного живого трупа? Мне пойти и сейчас сброситься с балкона?
Я больше не могу это терпеть. У меня просто сил не хватит не заплакать, пока слышу и смотрю на него в таком виде.
— Замолчи, — велю ему, вставая со стула. Забираю свою сумку, отставляю к черту тарелку с ароматной пастой и выхожу из-за стола, увернувшись из-под руки Эдварда, намеревающегося меня остановить, — замолчи же ты наконец!
И, сморгнув уже ставшие привычными, почти традиционными, слезы, ухожу. Уверенной походкой, как и полагается, по залу. В направлении выхода. Подальше от нашего столика.
Хочу домой. Домой, в постель, в подушку, поплакать… слишком много правды за сегодня. Она неподъемная.
Только вот уйти далеко не успеваю. Сталкиваюсь с кем-то так же решительно проходящим мимо.
И попадаю в крепкие «поддерживающие» объятья.
— Добрый вечер, Изабелла, — нежно и восхищенно здоровается Алесс Ифф.
Прорубь!
…Среди моих детских друзей в Австралии, с которыми мы познакомились в школе, была иммигрантка Лара, урожденная Лариса, переехавшая из Новгорода в Сидней вместе со своей семьей. Мы заслушивались ее историями и проникались традициями далекого края, царившими в них, всем классом. И конечно же все, что было можно, хотелось испытать на себе.
Однажды Ларины родители уехали по своим делам, оставив дочку на няньку, мгновенно увлекшуюся какой-то мыльной оперой по телевизору. И конечно же Лара, которая была не промах, притащила нас к себе домой. Три девочки и два мальчика, насколько я помню. Мы вознамерились опробовать традицию прыгать в прорубь после Рождества, что, якобы, снимает с нас какие-то прегрешения.
Читать дальше