АlshBetta - Золотая рыбка [СИ]

— Я в сказке…

— Не-а, — довольный произведенным впечатлением, Эдвард провожает меня к столу, галантно отодвигая стул, — это все реальность. Теперь это твоя реальность.

Мы ужинаем, наблюдая за океаном. На сей раз какие-то мясные традиционные блюда, на которые я не особенно обращаю внимание, хотя вкуса им не занимать. Потом воздушный бисквит на десерт, пропитанный чем-то ароматно пахнущим. Вроде корицы с каким-то подсластителем… божественно.

А затем мы возвращаемся в отель. Возвращаемся и почти сразу же, не особенно дожидаясь подходящего момента, набрасываемся друг на друга.

Всю ночь напролет я готова принадлежать Эдварду, а он готов стать моим.

Как никогда четко понимаю значение слова «медовый месяц» этой ночью.

Второй день не менее полон событиями, чем первый: пирамиды Ацтеков, какая-то деревня на краю мира и знакомство с местными традициями (включая сотканное вручную пончо, что увезу с собой на память), великолепный ужин при свечах в морском ресторане и незабываемая экскурсия на воздушном шаре, откуда мне открываются чудесные виды для своих снимков.

Выезжая из отеля рано утром, а приезжая поздно вечером, мы успеваем все. У нас сотня фотографий за эти дни, уйма впечатлений и нескончаемое гастрономическое удовольствие от изысканных блюд.

Мы купаемся в океане, загораем на своем личном пляже, играем в карты у бассейна и даже жарим небольшое барбекю на нашем личном гриле возле виллы.

Я и представить себе не могу лучшего окончания нашего отпуска, чем вот такой уикенд. По-моему, Золушка должна мне завидовать. По сравнению с ее принцем, мой оказался Королем. А еще истинным волшебником, потому что все настолько продуманно, организованно и впечатляюще, что у меня просто не находится слов как следует все описать. Даже домой возвращаться не хочется…

Все-таки Эдварду нет равных. И не будет.

Впрочем, даже в такой огромной бочке меда обнаруживается ложка дегтя, которая способна здорово понизить настроение и уничтожить прежний настрой.

Это случается снова.

Неконтролируемое, непонятное, всегда приходящее не вовремя и всегда заставляющее моего Эдварда мучится, оно сдается только сильнодействующим таблеткам. И то не сразу.

Сначала ничего не предвещает беды — любя друг друга столько, сколько позволяет тело и уставший от многих впечатлений за день мозг, мы и во второй день укладываемся спать ближе к трем ночи. Самолет в полдень, успеем еще и искупаться в океане, и позавтракать — времени уйма.

Эдвард безмятежно спит, прижав меня к себе и оплетя ногами мои ноги, всегда словно бы опасаясь, что куда-то убегу. Над нашей кроватью москитная сетка, отчего спим будто бы в полупрозрачном мареве, а простыни мягкие и чуть-чуть шуршащие, потому слышно каждое движение.

Эти простыни мне и выдают мужа, когда просыпаюсь часом позже, в четыре. За панорамным окном спальни начинает светлеть, небо нежно-голубое, царят предрассветные сумерки. И в этих сумерках он, полутемный, с побелевшим лицом, катается по кровати, вцепившись руками в волосы.

Я знаю, что долго терпел. Я открываю глаза, моргаю для фокусировки взгляда и тут же понимаю это по скрипу простыней. Всегда лежит тихо, когда боль сносная. Никогда меня не тревожит.

Поднимаюсь с постели, не тратя время на сожаления. Он знает, что сожалею. И знает, что вместе с ним мне тоже больно — от каждого стона. Поэтому и молчит.

Я мочу в нашей ванной комнате полотенце, принося ему. Достаточно тонкое, мягкое, приятное на ощупь. И холодное, конечно же.

— Ш-ш-ш, — с трудом не сжав зубы, когда смотрю на сведенное судорогой лицо, шепчу я. Кладу полотенце на лоб, дождавшись его более-менее ровного положения, — сейчас пройдет. Все пройдет.

Зажмурившись и поджав губы, Эдвард честно старается ровно дышать. Ему кажется, что так проходит быстрее. И я подкрепляю эту веру. Глажу его по плечу.

— Ты выпил таблетку?

— Д-да… — его немного знобит, руки холодные, как лед, а под глазами круги. До боли беззащитен, а я до боли беспомощна. Каждый раз как новое испытание на прочность. Почему людям не под силу забирать себе чужую боль? Я бы вобрала ее из Эдварда в себя до конца… я бы не оставила ему и крохи. Как же я ненавижу его приступы…

— Значит, скоро полегчает, — оптимистично обещаю, крепко обвивая его руку и держа ладонь в своих. Глажу пальцы, наклоняюсь и целую их. Делаю то, что могу сделать. И очень надеюсь быть полезной.

Он говорит, эта неимоверная боль. Будто бы ржавым ножом в висок, проковыривая дыру до самого мозга. И отдает в глаз — искрами. До того, что сложно дышать.