Дженни Хендрикс - Небеременная [litres]

И тут мне в голову пришла еще одна мысль. И мой желудок снова стал ледяным. Когда я говорила ей, что мне безразлично, лесбиянка она или нет, думала ли я, что ее ориентация – все-таки некоторый изъян? Что на нее нужно закрывать глаза? Что это говорило не в ее пользу, делало ее менее совершенной? Неужели благодаря своей «правильности» я считала себя лучше, чем она? Как мне вымолить у нее прощение?

– Мне очень жаль, я…

Но Бейли уже стучала в окно-перегородку:

– Остановись! – Стекло ходило ходуном. – Слышь ты, сейчас же остановись!

Машина затормозила перед торговым центром. Мы были уже либо в Альбукерке, либо в пригороде.

– Бейли, не надо. – Но мой протест был не вполне искренним. Я не пыталась остановить ее, схватить. Для этого было уже слишком поздно.

Она распахнула дверцу и выбралась из лимузина. Вынула из бумажника пачку денег, все, что у нас осталось, и швырнула мне в лицо. Когда банкноты спланировали на пол, она отошла от машины.

– Прекрасного тебе аборта, гребаная детоубийца, – с этими словами она захлопнула дверцу.

Какое-то время я просто сидела неподвижно, глядя на деньги у моих ног и не видя их.

Я оказалась ужасным человеком. Претендовала на то, чтобы быть подругой Бейли, но, даже когда училась в средних классах, любила тусоваться с ней отчасти по той причине, что считала, будто немного превосхожу ее. Будто мне все удается лучше, чем ей. Будто мои волосы больше блестят. Будто моя одежда тоже лучше. Будто оценки у меня выше. Будто я не такая странная, как она. Даже с Эмили, Кейли и Джозелин я дружила не потому, что они мне нравились, а потому что я была самой умной из них. И бойфренд у меня был самым привлекательным из всех парней. Я дружила с ними, потому что знала: я всегда буду немного успешней их. Ну и как прикажете меня называть?

Но теперь я не была: ЛУЧШЕ. УСПЕШНЕЕ. ИДЕАЛЬНЕЕ. Я потеряла права на титул Мисс Совершенство – ведь мне нужно было сделать аборт. А аборты не делают, если все идет хорошо. Идеальным людям аборты не нужны. А худшим из всего этого было то, что Бейли говорила правду. Да, мои подруги заключили бы меня в объятия и заваривали бы мне чай, знай они о моих проблемах. Они бы поддержали меня, как могли. Но я не могла им этого позволить. Потому что в этом случае я оказалась бы ничем не лучше их, а то и хуже.

Визг опускающегося стекла вырвал меня из бесконечного самобичевания. Боб смотрел на меня с совершенно бесстрастным выражением лица.

– Едем, куда договорились?

Я не смогла выдавить из себя ни слова, а просто кивнула и стала смотреть в окно. Утреннее солнце отражалось от бетона шоссе, и казалось, все вокруг сверкает. Бейли нигде не было видно. И это не удивило меня. Она знала, как обходиться без чьей-либо помощи. Во многом – благодаря мне.

Клиника, где делали аборты, оказалась совсем не такой, как я себе представляла. Одноэтажное оштукатуренное здание с недавно выкрашенной отделкой ничем не отличалось от бежевых зданий, стоявших рядом. Здесь были деревья, затеняющие парковку, и аккуратно подстриженная живая изгородь под окном. Я почему-то решила, что это будет нечто грязное, захудалое или, по крайней мере, обязательно снабженное мигающей неоновой вывеской, гласящей: «Сделайте аборт у нас», с красно-оранжевыми языками адского пламени по бокам. Если бы я не сверила адрес, то подумала бы, что люди отбеливают здесь зубы.

Но клиника смотрелась как любое другое строение – до тех пор, пока я не увидела скопление людей на тротуаре. Людей с плакатами. Протестующих. И почему я не подумала о том, что они обязательно здесь будут?

ВЫБЕРИ ЖИЗНЬ

АБОРТ – ЭТО УБИЙСТВО

МОЛИТЕСЬ О ПРЕДОТВРАЩЕНИИ СМЕРТИ

БОЙНЯ

Последний транспарант походил на рекламу фильма ужасов – надпись на нем была сделана кровавого цвета буквами. Одна девушка, моя ровесница или чуть помладше, держала гигантский постер с изображением искореженных частей тела и надписью «12 недель».

Не то чтобы я прежде не видела ничего подобного, и даже помогала изготовить похожие, хотя и не столь кровавые, транспаранты в молодежной группе в церкви. Теперь, читая их из окна автомобиля, я ждала, что у меня проснется чувство вины. Когда я рисовала плакаты в церкви, то представляла некую женщину, которая, будучи потрясена до глубины души, вдруг прозревала. Она разворачивала машину, отправлялась рожать и воспитывать своего малыша и была счастлива всю оставшуюся жизнь. Но ничего такого я не почувствовала. Никакой вины. Никакого пробуждения. Никакого раскаяния. Мои глаза скользили по плакатам, а сердце оставалось безучастным. Я приняла решение задолго до того, как оказалась здесь. Все эти призывы были для меня лишь словами.