Йозеф Пушкаш - Четвертое измерение

Когда Тонка позвонила, магистр кулинарных наук посыпал разложенное на порции кушанье тертым пармезаном.

— А вот и она! — воскликнула Эва. — Прекрасно, садись с нами обедать!

— Нет, спасибо, я только что пообедала, — отказывалась Тонка.

— Мадам. — Селадон, которого Эва почему-то окрестила Куки, приблизился к Тонке, глядя на нее в упор. — Даме вроде вас не может быть свойственно чувство пресыщения, ибо, как известно, любое кушанье мы только пробуем, дабы испытать самые разнообразные вкусовые ощущения. — Он взял Тонкину руку, церемонно приложился к ней, пощекотав ее при этом холеными и, судя по всему, крашеными усиками.

— Странно, — добавил он, — у вас подушечки пальцев жестче, чем я ожидал…

— Это от машинки. — Тонка смущенно убрала руку, взглянув мельком на платок в крапинку, повязанный у селадона на шее под расстегнутым воротом рубашки. От него разило крепкими духами неизвестной ей марки. Из мужской парфюмерии ей ближе всего был знаком и больше нравился запах дешевого лосьона после бритья под названием «Триста семьдесят восемь».

— Стыд и позор! — Селадон театрально заломил руки. — Своей злополучной книгой я тоже порчу эти прекрасные ручки! Кстати, какого вы о ней мнения?..

— Превосходная книга, — искренне сказала Тонка.

— Очень рад слышать, — удовлетворенно замурлыкал Куки, отодвигая стул от уже накрытого стола. — Будьте любезны, займите ваше место! Вы не имеете права отказаться от кушанья, которое я приготовил собственноручно.

Тонка села и начала извиняться:

— Я пришла сказать тебе, чтобы ты не рассчитывала на прогулку с нами. Ребенок почти ничего не ел за обедом, в таких случаях он потом капризничает и хнычет. Никакого удовольствия не получишь. Как-нибудь в другой раз, ладно?

— Жаль. — Эва с лукавой улыбкой обратилась к Куки. — Ты не представляешь, какой это забавный малыш! Мы однажды попросим тебя побыть с ним, ладно?

— Как велишь, Эвочка. Но я, правда, по опыту знаю, что не внушаю детям особой симпатии.

— Вот ведь какой! Лишь бы отвертеться, — засмеялась Эва. — Детям, видите ли, он не по вкусу…

— Не в обиду вам будь сказано, мадам, — он с достоинством поклонился, — но дети не по моей части.

— Не беспокойся, привык бы, — поддразнила его Эва. — Глядишь, на старости лет захотел бы жениться и обзавестись детьми.

— Мадам, — Куки доверительно блеснул в сторону Тонки верхним золотым зубом, — эта женщина заключила с нашим общим знакомым пари, что я попрошу ее руки. И потому все ее высказывания следует воспринимать именно так.

Тонка тщетно старалась подладиться к их дурашливому настроению, которое подогревалось и вином; высокие бокалы наполнялись явно не в первый раз. Ей почему-то чудилось, будто всем ясно, каким тяжким бременем лежит на ней преждевременное, материально необеспеченное замужество. Их единственный кавалер оказался, вероятно, более чутким, чем можно было предполагать по его виду, и, заметив, что с каждой минутой их гостье делается все больше не по себе, он решил сменить тему:

— Грешно за едой не говорить о еде, а под это божественное кьянти не думать о его пряном букете… Признаюсь, дорогие дамы, что еда и этот нектар для меня — всё!

— Ну тебя, Куки! — надулась Эва.

— Но это же святая правда! Еда, милые дамы, играет в нашей жизни гораздо более существенную роль, чем мы обычно думаем. Мало кто возьмет на себя смелость сказать, подобно английскому романисту Форстеру, который открыто отнес еду к числу пяти важнейших факторов человеческой жизни! С вашего разрешения, я его процитирую: «Едой называется повторяющийся изо дня в день прием набора продуктов в специальное отверстие, имеющееся у нас на лице, и процесс этот не вызывает удивления и никогда не надоедает. Пища служит не только для восстановления наших сил, но имеет и свою эстетическую сторону, она может нам нравиться или не нравиться…» Я лично особо подчеркиваю эту эстетическую сторону, именно она превращает кулинарию в высокое и благородное искусство. Милые дамы, предлагаю тост в честь известного римского гастронома Марка Гавия Апиция, автора одной из древнейших кулинарных книг, хотя справедливости ради надо сказать, что до него над ней потрудились другие, прежде всего древние греки…

— Ну разве он не прелесть? — с улыбкой обратилась к Тонке Эва.

— Да-да, древние греки первыми поняли, что жить — значит есть, и сочетали прием пищи с прекрасным и возвышенным. У них даже великие люди не стыдились признаться в пристрастии к пище или вину. Сократ, например, говорил друзьям: «Воистину я люблю выпить. Ибо неопровержимо доказано, что вино, оросив душу, усыпляет заботы, как мандрагора человека, зато возбуждает веселье, как масло живит огонь…» Впрочем, хватит слов, все это вы прочитаете в книге, которую драгоценнейшая пани Тонка, не щадя собственных пальчиков, претворяет в соответствующие авторские листы…