Йозеф Пушкаш - Четвертое измерение

— Юля, Юлька, Юленька! — радушно продекламировал Юрай и протянул руку через стол с видом владельца или, скорее, укротителя, работающего с безопасным хищником.

Во мне вдруг шевельнулось опасение, почти страх, что-то инстинктивно напряглось, словно в следующую минуту готово совершиться чудовищное святотатство, когда будет втоптано в грязь нечто драгоценное и невозместимое.

— Ты припоминаешь этого господина?

Она улыбнулась мне со слегка наигранной задумчивостью, и в тот же момент мной овладела страшная слабость, я застыл в остолбенении, напоминающем внезапную неспособность чересчур влюбленных мужчин во время брачной ночи или трусливую нерешительность глашатаев великих идеалов в момент, когда до них доходит, что кое-что из их идей можно осуществить ценой отказа от ораторско-мыслительской позы…

В смятении я извинился и поковылял в туалет.

Нет лучшего и удобнейшего места на земле, где человек может вновь обрести присутствие духа, охладить голову, ожить в кратком возвращении в животное состояние; но не только это: как и в других местах, тут можно кое-что узнать, оглядеть остроумно помаранные стены, услышать обрывки фраз, разговоров, как будто незначимые, случайно оброненные слова.

Когда я вошел, ударник и бас-гитарист — самый маленький и самый длинный — стояли спиной ко мне над фарфоровыми писсуарами. Они обменивались мнениями не стесняясь, громко, поэтому я услышал следующий фрагмент их диалога:

— Сама приперлась?

— Наверное, это он ее позвал.

— Плевать ему на нее! Он из-за нее чуть не вляпался.

— А может, у них опять…

— Да ты что, сейчас? Так сразу после этого дела, рискованно…

Тут они заметили меня и недоверчиво замолкли. Дружно, даже в мелодическом созвучии, затянули молнии и прошли мимо меня с непроницаемыми лицами, на которых предшествующий разговор не оставил ни малейшего следа. Я повернул за угол, автоматически защелкнул за собой дверь и повалился на унитаз. Наверху в бачке и внизу подо мной булькала вода, и ее журчание возвращало мне силы, будто колодезной жабе, которая наконец-то нашла себе щедрый источник. Относился ли тот разговор к Юльке? — размышлял я с вновь обретенной способностью рассуждать. И есть ли у меня право, могу ли я судить так, как сужу? В конце концов, это легко выяснить — теперь, когда я убедился, что о ней можно говорить и так…

Потом я немного постоял на противоположной стороне эстрады, глядя на наш стол. Они сидели там все пятеро, и вид Юльки не оставлял сомнений в том, что она в своей стихии: она смеялась, наклонялась то к одному, то к другому, выпячивала грудь, которая под прозрачной блузкой вырисовывалась более чем явственно. А музыканты отвечали ей улыбкой на улыбку, хватали за запястья и обнимали за плечи, как если бы она принадлежала им всем равно — без зависти и права первенства. Когда я подсел к ним, они все, как по команде, встали, потому что снова пришла пора играть, и Юрай подмигнул мне со значением…

Юлька приняла более приличную и достойную позу, я чувствовал, что чем-то ее смущаю, но в то же время отметил и ее любопытство: она украдкой поглядывала на меня, по-видимому пытаясь оценить. Что касается меня, то я смотрел на нее открыто и смело, так, как раньше никогда не смотрел на женщин, потому что был чересчур замкнут, деликатен и застенчив. Я никогда не чувствовал превосходства, не соблазнял, не умел избавиться от излишней сдержанности и отказаться от своей системы робких намеков, понятных, пожалуй, только мне одному… Но сейчас — сейчас все было иное.

Юлька пригладила непослушные черные волосы и начисто обезоружила меня неожиданной откровенностью.

— Я выгляжу как мокрая курица, правда? Я никуда не собиралась, голова немытая… Но Юро такой человек — что он возьмет в череп, то и делай, никаких ему возражений.

— Вы вовсе не выглядите как мокрая курица, — промолвил я как можно убедительнее, хотя это было совершенно излишне: она и сама это прекрасно знала. Но слова возымели действие, она сразу расслабилась и со смехом заметила:

— А знаете, я никогда в жизни не разговаривала с живым журналистом!

Я хотел ей напомнить те две фразы в больнице, но тут наши взгляды наконец встретились, почти как тогда — и все-таки совсем иначе: я увидел нечто, что объясняло развязную фамильярность ее приятелей, подтекст разговора и то, почему Юрай приглашает ее, когда надо кому-нибудь составить компанию, хотя сам с ней в чем-то запутался. Удивленный, но уже не потрясенный, я увидел мягкие световые дужки в ее глазах, безвольно-мягкий рот, вопросительно-закругленный овал лица, и вся она напоминала раскачивающуюся подковку, прилипающую ко всему, что проявляет некоторые магнитные свойства. Такая она: прилепится к тому, кто окажется сильнее, она добрая и сладкая, только нельзя выпускать ее из рук. Можно ли упрекать ее за ветреность, за недостаток прочных связей? Злость и разочарование, приготовленные мною авансом за то, что она не могла смотреть так, как тогда в больнице, растворились в жалости, почти что в неге — и за то же самое…