Йозеф Пушкаш - Четвертое измерение

— Я должен вам объяснить… — повторил он, почти уверенный, что хозяйка сейчас пригласит его в дом. Что она и сделала.

В коридоре он прошел мимо высокого зеркала, но ему не удалось увидеть в нем свое отражение. Может, оно было повешено с наклоном или он опоздал взглянуть в него, но, как бы то ни было, он все же удивился: будто по коридору вместо самого Ротаридеса прошествовал его дух, а может, после того злополучного нападения он превратился в упыря и зеркала его уже не отражают.

Несколько ступенек, застланных толстой плюшевой дорожкой, вывели его в просторный холл, но не успел он оглядеться, как его озарил мерцающий свет и чей-то хриплый голос кровожадно гаркнул:

— Ага-а-а-а!

Западня! — мгновенно сообразил Ротаридес. Заманила меня в дом, сейчас набросятся, свяжут и вызовут общественную безопасность. Он замер, инстинктивно сжавшись и втянув голову в плечи в ожидании удара.

— Что с вами? — обратилась к нему женщина; он услышал, что она смеется тихим, добродушным смехом без тени насмешки.

Он поднял глаза и прямо перед собой увидел экран телевизора, на котором суматошно мелькали какие-то фигуры.

— Вперед! — вопил хриплый голос. — Все на штурм!

Нагайова прошла по устланному шкурами полу между вращающимися кожаными креслами, щелкнула выключателем, экран злобно метнул светящийся зеленый квадратик и погас.

— После того случая я сам не свой, — признался Ротаридес. — Вы не представляете…

— Я и в самом деле не представляю, — отозвалась Нагайова и повела рукой в противоположный конец холла.

Он машинально подошел к столу на низких толстых ножках и сел в глубокое кресло, покрытое какой-то мохнатой накидкой. Над самым столом висела круглая лампа в плетеном абажуре, в углу раскинулась комнатная пальма неведомого названия и вида, а напротив зияло большое темное устье камина с металлической решеткой перед ним и декоративно уложенной поленницей, где дрова были столь выразительно смолисты и с такой толстой корой, что они предназначались скорее для украшения, чем для топки. Со своего места Ротаридес видел лестницу на второй этаж, деревянную стойку с раздвижной дверцей, через которую, очевидно, из кухни подавали кушанья, и большое окно во внутренний двор. Другой конец холла не просматривался, казалось, он теряется в темной дали; после их комнатенки зал был непомерно велик для Ротаридеса.

Нагайова села напротив, ближе к камину, устроилась поудобнее и, к ужасу Ротаридеса, наблюдавшего за всеми ее действиями, сбросила легкие домашние туфельки, подобрала под себя босые ноги и подоткнула у колен полы длинного халата из лазурного шелкового батиста. Длинные ниспадающие рукава не давали возможности взглянуть еще раз на то место, куда впились его зубы, определить, какой ширины, толщины и какого вида повязка или пластырь наложены на рану.

— Вас не стесняет, что я так сижу? — спросила она.

— Нет-нет, — покрутил он головой, не переставая дивиться. Он сидел в напряженной позе, не смея даже откинуться к спинке кресла, и невольно наделял свою собеседницу теми же чувствами, какие владели им. Вдобавок он привык к тому, что Тонка в присутствии посторонних мужчин держала себя совсем не так, как в обществе близких знакомых. Иное дело Нагайова: по-видимому, шестое, истинно женское чувство давно приучило ее к мысли, что любое ее движение, жест или улыбка очаровывают всех и вся, приводят поклонников в восхищение, поэтому-то она и вела себя так непринужденно. Вероятно, по мановению ее руки немало мужчин готово было сунуть голову в их камин. Однако у Ротаридеса шевельнулось смутное подозрение, что в свое время она искусно выработала в себе эти детские или девичьи позы — уж слишком явно она дает понять, что они внутренне присущи ей и даются без всякого усилия с ее стороны.

— Как у вас там, очень плохо? — робко спросил он, показывая пальцем на ее правое плечо.

Она покачала головой, в уголках ее губ обозначилась тень улыбки, но вслед за тем она сделала серьезное лицо — ведь, в конце концов, приключение было не из приятных — и задрала рукав до самого плеча. То место на его покатости, где Ротаридес ожидал увидеть страшное зрелище толстой повязки в кровавых пятнах, закрывал кусочек пластыря величиной чуть больше пятикронной монеты.

— Царапина, не более того, — сказала она равнодушно, как если бы речь шла о ранении постороннего человека. — На мое счастье, зубы у вас не слишком острые.

— Царапина? — переспросил он с облегчением. — Скажите мне, пожалуйста… Я хотел спросить вас, не собираетесь ли вы подать жалобу… требовать возмещения.