Дон Делилло - Весы

Он отпустил попугая. Открыл клетку и выпустил. И это мальчик, который так любил животных, ваша честь.

А насчет тех шортов она мне говорит: «Нет, мама, я не любить». А я ей: «Марина, ты же замужняя женщина, тебе не положено ходить в коротких шортах, как девчонке». А она мне свое: «Нет, мама, не есть хорошо». И я категорически заявляю, что девушки дома не было. А парень на работе. Своими глазами видела, как парень пришел домой, а ужин не приготовлен. У них ведь нет прислуги, чтобы для работяги ужин готовить. Мы в нашей семье изо всех сил старались держаться вместе. Его отец собирал страховые взносы до той самой минуты, когда рухнул на газон, он стриг газон на ужасной жаре. С тех пор мы вдвоем, Маргарита и Ли.

Семья ждет от тебя одного, а ты преподносишь другое. Тебя втискивают в рамки. У твоего брата хорошая работа, прекрасная жена, чудесные дети, и от тебя хотят, чтобы ты был понятным для них человеком. И мать в белой рабочей одежде сжимает твои руки и плачет. Ты попадаешь в ловушку их представлений. Тебе придают форму и поучают. Чтобы остаться собой, ты уходишь.

Воскресным днем он стоял в пустом вестибюле Национального Республиканского банка в Далласе. Повсюду коричневатый мрамор. Он ждал Джорджа де Мореншильдта. Они встречались уже второй раз. Он надел свежую белую рубашку и брюки из грубой ткани, которые купил еще в минском универмаге.

У Джорджа оказалась связка ключей. Он звякнул ими в знак приветствия и направился к лифтам. Они поднялись на шестнадцатый этаж и пошли по пустым коридорам. Воздух стоял спертый и тяжелый, пахло коврами, замкнутым пространством. На Джордже были теннисные шорты и рубашка с крокодильчиком. Его кабинет оказался небольшим, на стене висели дипломы.

– Вы читали об этом чокнутом генерале?

– Я знал о нем еще в России, – ответил Ли.

– Теперь он ввязался в ситуацию на Кубе. Присядьте. У меня ваши бумаги.

– Он просто выражает те чувства, которые испытывает большинство людей. В словах и действиях Уокера – вся белая Америка.

– На нас нацелены ракеты, нас готовы уничтожить, а мы открываем газету и видим этого человека.

– Он там, где ему выгодно. Миссисипи, Куба.

– Он переключится на Кубу. Нырнет туда с головой. Вот увидите.

– Насчет моей почты задают вопросы, – сказал Ли.

– В каком смысле?

– Почтальон говорил моему домовладельцу, какие брошюры я получаю.

– И какие же?

– Некоторые назвали бы их подрывными.

– Зачем вы читаете эти материалы? Они ведь безумно скучны. Я могу сказать, о чем они, даже не заглядывая. Воплощение занудства.

– Мне их присылают из разных источников, – ответил Ли, тихо хмыкнув.

Джордж отдал ему копию записок, напечатанных после того разговора. Вернул рукопись, обрывки листов, разрозненные заметки, автобиографические заметки, заготовки речей.

– Вы не разочаровали меня, Ли. Это солидный труд, особенно основная часть. Вам определенно предложат переехать в Даллас на новую работу, более подходящую. Будете ходить ко мне в гости. Поселитесь рядом, чтобы далеко не ездить. Знаете, какова самая интересная особенность моего дома? Он расположен менее чем в двух милях от дома генерала Уокера.

Джордж выставил вперед указательный палец и поднял большой.

Дверь отворилась, и вошел высокий мужчина с короткими седыми волосами. Очень смуглый, в коричневом костюме и голубой рубашке. Скорее всего, он и есть Марион Коллингз. Джордж представил их друг другу. Коллингз оказался худощавым и подтянутым, пожилые люди такого телосложения словно дают понять, что намерены вас пережить.

Джордж вышел.

– Прочитал ваш очерк, – сказал Коллингз. – Очень выразительно и глубоко. Я благодарен, что вы позволили нам ознакомиться с ним. Вы подметили такие тонкости, на которые обратил бы внимание только опытный наблюдатель. Много интересного о радиозаводе и рабочих. Хорошо скомпоновано, удачный пласт социальных отношений. Я бы сказал, хорошее начало. Есть основа для дальнейших действий.

– Я рассказал Джорджу все, что вспомнил, из того, что не вошло в очерк.

– Да, мы с Джорджем уже поговорили. И мне бросается в глаза основной пробел.

– Какой?

– Ли, если позволите, совершенно немыслимо, что вы провели два с половиной года в Советском Союзе в качестве дезертира, и с вами ни разу не связались из КГБ.

– Меня допрашивали в Министерстве внутренних дел, чтобы дать окончательное разрешение на выезд.

– Кто дал вам разрешение на въезд? В Хельсинки вы подали документы на визу и получили ее за два дня. Обычно это занимает неделю. Мы знаем, что в то время советским консулом был чиновник КГБ.