Абрамов Ерухам - Закон тайга — прокурор медведь - Исповедь

— Ты почему это роздал фрайерам махорку?

— А ты, стерва, сиди на своем месте и не суйся, куда тебя не просят. Еще всякая падла будет меня учить, что мне делать!

И тут же предложил ему:

— А если хочешь — двигай сюда: сыграем на то, что у тебя есть.

Он спрыгнул с верхних нар и мы взялись за игру. Я выиграл все его вещи. Злой, он забрал у некоторых мужиков их барахло — и игра продолжалась. Вскоре и это все оказалось моим. Короче говоря, я раздел его до кальсон; и просидела эта стерва до вечера — голый, как цуцик.

Мужикам я их вещи отдал, предупредив, что если кто захочет их забрать, то пускай скажут, что это все принадлежит Ази. А голого я пожалел, да и ребята уговорили меня отдать ему его одежу. Я только предупредил его, чтобы он не вздумал играть снова, так как вещи-то — мои, и когда мне они понадобятся, я их возьму. Так что по крайней мере он больше голым остаться не мог…

Количество мертвецов с каждым днем увеличивалось. Каждый день выбрасывали с парохода жуткие костяки, обтянутые кожей. На костяках прикреплены были огромные головы с провалами глаз.

В водах Северных морей плыть было трудно: сплошные льды. Вместе с нашим "Жоресом” тащился целый караван: "Баку”, "Ленинград”, еще какие-то суда, а впереди шел, пробивая путь, ледокол "Микоян”. Член Политбюро, как и положено ему по штату, пробивал дорогу каторжникам…

По прибытии в бухту Певек нас выгрузили. Многих, впрочем, не довезли: они остались в океане, либо вмерзли навечно в плавучие льдины. Нас быстро загнали в огромную палатку, окруженную колючей проволокой. Палатки эти были построены на болоте: ноги утопали, не то что бежать, но и идти было тяжело. А нары в палатке были из горбыля… Это был воистину ад. Кормили еще хуже, чем на корабле. Сырость добивала тех, кого ранее пощадили истощение и болезни. Мерли прямо на нарах, где и оставались лежать закоченевшие трупы. Никому не было до нас дела. Мы и сами не знали, что предпринять, понимали только, что если не станем действовать, то погибнем все до единого…

В один прекрасный день нам велели построиться без вещей.

Я и мои товарищи, а с нами — еще десятки воров, у кого имелись ножи, — встали в первый ряд. Думали все, уверен, об одном и том же: если с нами что-либо захотят сотворить — живыми не дадимся. Оказалось, что нас всего лишь вели в баню. Дорога эта проходила мимо лагерных строений. Внезапно кто-то из-за колючей проволоки прокричал, назвав мое имя: "Ази, всех твоих друзей здесь согнули, а несогнутых — увезли полумертвых неведомо куда… Мамеда из Дербента и…

Второго имени я не расслышал. Я сразу же повернул голову на крик, но ничего не разобрал: слишком много лиц виднелось за колючками. Кто же это? О чем он? А… Мамед. Я знал его хорошо: отъявленный и смелый вор. А кто же другой?

Нас ввели в баню. Своим товарищам я сказал, чтобы мыться не смели: опасно. После бани нас повели обратно в ту же самую адскую трясину, как я назвал ее про себя. Думал, что уж на обратном пути встречу неведомого собрата, но за колючей проволокой никого, кроме охраны, не было. В глубине лагеря виднелись кучки заключенных, уныло провожавшие нас взглядами, но подойти никто конечно не мог. Там были мои друзья, знакомые, в этом-то я уверен, но поговорить не удалось.

В лагере нас пригласил к себе один вор. Там уже собралось человек двадцать воров. Все изучали записку, которую кто-то передал одному из них в бане. В записке были описаны все ужасы лагерной жизни замученных здесь и согнутых во ров-законников.

В адской трясине мы пробыли двадцать дней. Затем нас вновь вернули на пароход: оказывается, выгрузили нас временно, покуда загружали на "Жорес” продукты для заключенных лагерей бухты Певек.

Когда я пишу эти строки и вспоминаю о злодеяниях, творящихся в этих лагерях, у меня в горле застревает ком и на глазах появляются слезы. Перечислялись там и имена 51, которых не удалось согнуть. Всех их месяцами держали в изоляторе, а потом подожгли здание. Все они сгорели заживо, никто даже не пытался гасить огонь. Осталось в моей памяти одно имя из записки: Леха Кара, что в переводе на русский значит Леха Черный.

Мне запомнилась приписка в конце этого списка: "Таким методом расправлялись ученики "великого” Ленина с народом России”.

Я описываю только то, что видел и слышал лично. А что было в других лагерях? Может быть такие же, как я, мученики лагерей смерти коммунистического строя, расскажут и об этом.

На берегу перед посадкой нам велели раздеться; проводился очередной шмон. Я подошел к одному из надзирателей, занятому другим каторжником: "Слушай, ты еще его не проверил. Давай к другому пойду…” — "Иди-иди, занятый "ответственным делом”, — сказал он, не обращая на меня внимания. Я прямо направился к тем, кто уже прошел проверку. Мой номер прошел!