Абрамов Ерухам - Закон тайга — прокурор медведь - Исповедь

На третий день в землянку просунулась голова Коли Бессмертного.

— Ну, как поживаешь? Может одежу тебе подать? Ты уж, сделай милость, оденься… А может, ты еще не выспался, граф Монте-Кристо?

По указанию Коли, зав баней вернул мне мои вещи. Затем меня, окоченевшего, отвели в какую-то комнатушку, а сами вышли… Как я узнал позже, между завбаней и комендантом Колей произошел спор по моему поводу. Завбаней ни в коем случае не хотел отпускать меня, не согнув. Ведь он и сам был бывшим вором-законником. Звали его также Колей, а кличка его была — Дух. Так все его и звали. Однако наш психолог-комендант утверждал, что мол, "это кавказское племя согнуть невозможно”. На том и порешили. Меня вернули в нашу фанзу. Там сидело человек шестнадцать. Все были погружены в тяжкие раздумья.

Навстречу мне поднялся Саша.

— Где ребята? — спросил я.

— Кого согнули и в другие лагеря отправили, кто не выдержал и концы отдал… Такая, одним словом, житуха.

А рабов-каторжников все гнали и гнали: каждый день, каждую ночь. Не хватало бараков, даже мисок для пищи. Во время ужина или завтрака было не во что принять еду от раздатчика, и некоторые заключенные накладывали суп и кашу в снятый с ноги ботинок: боялись, что если сначала суп, то каши потом не достанется… Кто был пошустрее — выживал. Слабые умирали как мухи. Именно из них и готовили стукачей.

Именно в эти дни, когда начальство было занято вновь прибывшими каторжниками, в нашей бригаде случился побег: прямо среди бела дня, на объекте. Побег был глупым и необдуманным, так что провал не заставил себя ждать. Двое горемык незаметно подобрались ближе к лесным зарослям, выскочили с территории объекта — и пустились бежать. Их немедленно догнали. Одного пристрелили на месте, другому — всадили пулю в рот, когда он собирался что-то сказать своим тюремщикам, просил о пощаде. Это уже второй раз, что я видел такую смерть. Он, однако, умер не сразу… Когда нас привели обратно с объекта в лагерь, на возвышении возле вахты мы увидели два тела: одно неподвижное и другое, медленно шевелящееся. На этом месте они пролежали три дня, причем раненный каторжник все не умирал. Затем ему "контрольным выстрелом” продырявили голову. Оба трупа выбросили в общую яму.

Скорее всего, они бежали, зная, что погибнут. Искали смерти. Я пишу эти строки и мне начинает казаться, что люди не могут поверить в правдивость моих строк, так как у меня у самого, пережившего все это, — мурашки бегают по телу. Но это было, есть и будет в советских лагерях, при их зверском режиме. Иногда я перестаю писать, бросаю ручку и ухожу от письменного стола. Окунаясь в далекое прошлое моей жизни, я не перестаю удивляться, как я мог выжить и уцелеть. Ведь случалось, люди, истощенные и измученные непосильным изнурительным трудом, бросались в запретную зону лишь для того, чтобы их пристрелили, как за побег. Смерть была безразлична им, ведь мертвым завидовали живые. Так и мне не раз хотелось броситься в эту запретную зону и быть растреленным, одним махом сбросить с себя непосильное ярмо. А охрана знала, что эти люди не готовят побег, просто идут на смерть, и они стреляли, не задумываясь, в упор.

В нашу фанзу поселили четырех новеньких: Саша "Бодайбо”, Коля "Кац”, Миша "Поташ”, и еще один Миша — "Зверь”. С ним у меня произошла такая история.

Дело в том, что Мишу Зверя я знал с детства. Семь лет мы не виделись, он возмужал, был выше среднего роста, здоровенный, действительно зверь… Он как и я был евреем. Считался законником среди нас.

Убедившись в том, что он и есть тот самый Миша из Грозного, я заговорил с ним на нашем языке, но в ответ услышал:

— Друг, я не тот, за кого ты меня принимаешь, и твоего языка я не понимаю…

Это меня не остановило. Я продолжал говорить с ним на нашем языке. Уж очень меня заело его нежелание признаваться, притворство. Возможно, что причиной этому было одно неприятное для него дело. В свое время он крупно проигрался, а расплачиваться — нечем было. Ему дали срок для уплаты и он поехал добывать деньги. Но по дороге он попался на воровстве и его засадили в тюрьму. Вот тут-то он нарушил воровской закон: он обязан был сначала расплатиться, а уж потом "лазать”. Следовательно, совесть его перед воровским миром была нечиста, и по нашим законам он считался заигранным… Все это я выложил ему на нашем языке, а в заключение добавил: "Если хочешь, я все это повторю на русском языке!”

Миша "Зверь”, услышав все мною сказанное, пришел в неописуемую ярость: казалось, что он немедленно зарежет меня на месте. Его вспышкой заинтересовались присутствующие. Они принялись наперебой спрашивать, что произошло, но я прервал их вопросы: "Если Миша хочет, пусть сам скажет, в чем дело”.