Абрамов Ерухам - Закон тайга — прокурор медведь - Исповедь

Когда нас, воров, отделили от остальных, то строем отвели в сторону. Затем начали заводить группами по пять человек на внутреннюю площадку зоны. Там находилось четыре фанзы — домики китайского типа. Меня завели в одну из этих фанз.

Меня окружили четыре жлоба. Трое русских, из заключенных, а один — "нацмен”, надзиратель, в форме. Потом я узнал, что он — азербайджанец.

Он и задал первый вопрос:

— Ты кто?

— Человек, конечно, не зверь.

Вошел Коля Бессмертный. Он обратился к одному из присутствующих:

— Ну-ка отведи этого к тому, что в другой фанзе и заставь быть по морде! Да покрепче!

Услышав его слова, я решил ответить резко, пока меня не вывели.

— Не хлопочи так сильно. Того, чего тебе хочется, все равно не будет…

Но договорить мне не дали. Двое подхватили меня, а надзиратель свел мои руки за спиною и подвесил за веревку, прикрепленную к потолку. Затем веревка натянулась и я повис в воздухе на вывернутых руках. В углу фанзы стояли валенки, набитые песком. Один из палачей взял из них и принялся наносить мне размеренные удары по бокам… После нескольких минут пытки я не чувствовал боли, ибо весь превратился в боль. А он колотил меня, приговаривая: "Хочешь жить?.. Хочешь?! Тогда говори: я не вор, я буду во всем помогать администрации… "Я не отвечал ни да, ни нет. Не было сил… Несколько секунд отдыха. Затем за меня взялись заново. Я почувствовал страшный удар по позвоночнику, — и больше уж ничего не чувствовал. Очнулся я через день.

Это было в одном из БУР-ов, точнее — в одной из фанз, отведенных в этом лагере под барак усиленного режима.

Я увидел над собой лицо Саши "Старухи”.

— Ничего, дружище, все будет хорошо, — уговаривал он меня.

Все тело ныло. Я был измотан и изуродован. Все же, кое-как собравшись с силами, я приподнялся и сел на нарах. Осмотрел новое свое место жительства…

Суки-стукачи безраздельно владели лагерем. Им разрешалось делать, практически, все, что в голову взбредет, но с ведома начальства, при условии, что они будут держать в узде других заключенных, заставлять их работать.

В этом лагере суки были комендантами, нарядчиками, бригадирами (хотя многие из них были совершенно безграмотны), завбанями, поварами, каптерщиками, заведующими изоляторов. Особенно жестокими были бригадиры, выжимавшие последние соки из заключенных. В этом лагере заставляли работать даже тех, у кого не было сил подняться. Их избивали до полусмерти и волоком волокли на работу.

Бывало и так, что такого бедолагу выволакивали в зону, раздевали до гола и заставляли стоять на пне, облепленным комарами и мошкарой. А в это время бригадир вместе с надзирателями, надев накомарники, любовались этим зрелищем.

…Как-то вечером, после тяжкого рабочего дня, в наш барак вбежал один из заключенных, совсем молодой парнишка, с криком:

— Суки идут!!! Человек десять, с пиками…

Мы вскочили. Но было уже поздно. Суки с пиками в руках стояли в дверях барака. К своему изумлению и отвращению я узнал в одном из них своего приятеля по воле — Витю "Чахотку”. Вот уж никогда бы не подумал, что и он станет сукой…

Я внезапно схватился за его пику, не давая двинуться вперед.

— Витя, да как ты мог сдаться и поднять руку на таких же?! Мы же с тобою на воле вместе "лазили”, вместе пили, с блядями кутили… И вместе расправлялись с суками. А теперь? Сам стал сукой и пришел со своей сворой гнуть нас… Уматывай, гад, отсюда, сучье отродье, мать твою в глотку!..

Он резко отпихнул меня.

— Уходи, армяшка, по-хорошему, а то я тебе ребра пересчитаю, а ты их не досчитаешься! Забудь мою кличку, забудь все, что на воле было…

Тем не менее он ушел от нас. Больше я никогда не встречал его. Позже прошел слух, что он умер от туберкулеза, которому и был обязан своею кличкой.

Мне трудно говорить это, но многое связывало нас на воле. Он был необыкновенно вежливым и чувствительным парнем. Никогда не мог понять, как вор может поднять руку на вора, как можно выдать товарища… Но лагерная инквизиция отлично знает свое дело — и он не выдержал. А много ли могло выдержать все эти побои и издевательства… Возможно, что и болезнь его, о которой он знал, также сыграла свою роковую роль, заставив его пойти по пути предательства…

Из ста с лишним законников, пришедших одновременно со мною в этот лагерь, осталось двадцать пять. Каждый день из барака уводили по нескольку человек — и больше мы не встречали их. Пришла и моя очередь. Как-то утром меня не погнали на работу, а оставили в бараке. Не выводя оттуда, меня начали бить по ребрам. Вскоре все ребра на левом боку были сломаны… После этого меня повели в баню "освежиться”. Раздели догола, обвязали веревкой — и начали опускать в колодец с ледяной водой. Час с лишним они измывались над моим изуродованным телом: то вынимали из воды, то вновь погружали, следя, чтобы я не захлебнулся и не умер, лишив их тем самым развлечения. Вдоволь повеселившись, меня бросили полуживого в изолятор-одиночку. На другой день пытки возобновились. Мне, как водится, предложили условия, но я не согласился. Издевательства длились до ночи, а на ночь, в одних трусах, меня оставили в "специальной” землянке… Я не смогу описать, что происходило со мною в этой адской яме. Я хотел наложить на себя руки, но что-то остановило меня…