В милиции он кричал, чтобы ему хоть сказали — за что, но ответом было: "На суде узнаешь”.
Из милиции его перевезли в тюрьму. На другое утро встревоженная Фрося прибежала узнать, что с мужем, почему домой не отпускают. "А мы его без суда отпустить не можем, — сказали ей. — Теперь уж как суд решит, так и будет”.
Суд был скорым: восемь лет лагерей за изнасилование.
На суде Фрося исходила криками: "Ванечка, я ж не хотела, я ж только попугать… Вы ж мне обещали, что поговорите — и отпустите, а вы вон что! Ко детей кормить теперь будет?!”
На все ее вопли ответил Ваня:
— Ну, подлая, посадила меня! Теперь, слава Богу, хоть от домашних забот избавлюсь. Сама, сука, корми, работай, воспитывай, а меня — больше тебе не видать!
На этом рассказ Вани кончался. Эта бесхитростная история российского мужика потрясла всех, а ведь в камере находились люди, прошедшие огонь и воду.
Через несколько дней меня и еще нескольких сокамерников посадили в "Столыпина” — и повезли…
Вагонные встречи частенько бывали необычными.
Кажется, на станции Тайшет к нам подсадили пленного японца (не забывайте, дело происходило в 1949 г.!). На родину его не отпускали и он работал грузчиком. Однажды, разгружая вагон, он позарился на кусок мыла. Его осудили по знаменитому "указу 1–1” на шесть лет. Причем если до сих пор он сидел среди своих соотечественников в лагере-поселке для военнопленных, то теперь его везли в русский уголовный лагерь "на общих основаниях”.
С японцем этим в нашем вагоне произошла обычная история: он просил охрану вывести его "на двор”, а ответом было "подождешь…” Проситься он начал утром, а к полудню стал корчиться и кричать тонким детским голосом: "Начальник, вода хуй бросай!!’”…
Наконец он не выдержал — оправился в собственный резиновый сапог.
На обед нам давали отвратительную ржавую селедку — обычная еда. Сидя на верхней полке, я старательно очищал полученную рыбину. Сквозняк подхватил клочок шкурки — и она оказалась на груди охранника, стоявшего за решетчатой дверью: села ему прямо на комсомольский значок…
Охранник пришел в ярость: "Кто бросил!?”
Я застыл с селедкой в руках.
— Ах ты, стерва, сволочь черномазая!
— Это ж случайно, извините.
Меня вывели из "купе”, швырнули на пол. Били руками и ногами по лицу, в живот. Затем закрутили руки за спину "ласточкой” — и принялись колотить по ступням ног…
Я молчал. Но когда один из них размахнулся, чтобы в очередной раз ударить меня, я не выдержал и плюнул ему в лицо. Это придало им "энергии”: били меня уже не беспорядочно, а по очереди, стараясь покалечить. Я изловчился, приподнялся, и когда тот, на кого попала злосчастная селедочная шкурка, оказался рядом, я изо всей мочи "угадал” его промеж ног… Он с криком присел.
Больше я не помню ничего. Меня избивали от обеда до отбоя — 10 вечера.
До самого Новосибирска я не слезал с нар, не мог даже пошевелиться.
…Новосибирск, вернее — новосибирская пересылка, встретила нас мелким октябрьским снегом.
Тысячи будущих каторжников толпились во дворе пересыльного пункта, кое-кто лежал прямо на мерзлой земле, не имея сил держаться на ногах. Здесь были эстонцы, латыши, финны, западные украинцы, мужчины, женщины с грудными детьми, которые замерзали у них на руках… Шло "переселение”. Мне вспомнилась привокзальная площадь родной моей Махачкалы. Но тогда людей гнала война, а теперь?.. Надо полагать, что среди этих ссыльных было достаточно таких, которым пришлось побывать на нашей вокзальной площади… Или на какой-либо иной.
Прошло три дня — и меня повезли в Челябинскую пересылку. Там был воистину ад, описать который я и по сей день не решаюсь. Убежден, что в гитлеровских лагерях было лучше. Людей не успевали хоронить. Полно было "товару” для воров, но у кого — и для чего — было воровать?..
По приезде нас повели в баню. Ко мне подошел парень из Москвы. Как помнится, звали его Юра.
— Не вздумай купаться. Тут одна сучня. Как узнали, что ты законник, решили тебя убить…
Едва он произнес это, как в баню с деловым видом вбежал местный начрежима.
— Воры-законники, в сторону!
Мы незаметно покинули помещение…
К тому времени по всему пространству ГУЛАГа были созданы специальные лагеря для воров и сучни, где законников, находящихся в меньшинстве, зверски убивали. На Воркуте, Колыме, по всему Дальнему востоку шла резня. В центральной России было поспокойней — волна еще не докатилась до тех краев.
В Челябинске нас продержали совсем мало.
Читать дальше