Абрамов Ерухам - Закон тайга — прокурор медведь - Исповедь

…Разговаривать в камере мне было не о чем, разве только слушать. Один из воров только спросил меня: "Ты "у хозяина” (в тюрьмах) сколько раз бывал?” — "Ни разу…” — "Ну ничего, обтешешься, поумнеешь, многое узнаешь”.

В другой раз произошел следующий разговор.

— Ты, сынок, что натворил? — осведомился мужчина в летах.

— Баловался, наверно, — начал подначивать меня столь же солидный арестант.

А я — молчал…

Только однажды я отважился рассказать им историю, что произошла со мною: включился, так сказать, в беседу взрослых. История произошла странная, — рассказывая, я старался употреблять истинный воровской жаргон.

— Как-то сел я в трамвай и надыбал фраера. Пристроился к нему вплотную и во мгновение ока выкупил у него лопатник. Через минуту он обнаружил пропажу. Стал осматриваться, искать, шарить по полу, но я совершил свою работу так быстро, что ему и в голову не пришло меня заподозрить. Однако, так как вокруг никого не было (трамвай был полупустой), он обратился ко мне: "Ты у меня кошелек стянул?!” Одет я был недурно, аккуратно выбрит и причесан. Так что мой ответ был соответствующим: "Да зачем мне твой кошелек, сумасшедший?!” Вот тут-то и произошло нечто удивительное. Я почувствовал, что кошелька в руке у меня больше нет: кто-то мягко и ловко извлек его из моей неплотно сжатой ладони…

На следующей остановке я, не торопясь, вышел из вагона.

Когда трамвай исчез из виду, ко мне подошла молодая девушка.

— Держи крепче, это твоя покупка, — сказала она, протягивая мне кошелек. Я буквально лишился дара речи…

Девушка была не одна, с подружками. Они выглядели совсем детьми, не верилось, что мы коллеги.

— Сколько же тебе лет? — с трудом проговорил я.

— Тринадцать, — ответила та, что вернула мне кошелек.

Я пришел в себя.

— Покупка это ваша, — галантно ответил я, — во всяком случае, я дарю ее вам, вы это заслужили.

Даже не поинтересовавшись содержимым кошелька, я пошел своей дорогой.

Как-то прогуливаясь в городском парке, я вновь встретил этих девушек. С ребятами. Одна из них, — та, которой я отдал кошелек, — подошла ко мне, обняла, познакомила со своими спутниками. Была она какая-то особенно радостная, сияющая, вся светилась. Мы погуляли всей компанией. Отстав немного с одним из парней, я спросил об этой девушке. "Ей тринадцать, — ответили мне. — Вчера стала женщиной. Целку ей поломал во-от он. — Рассказчик указал на некоего молодого человека. — Он — сифилитик, а она, дуреха, и не подозревает ни о чем… " Я пришел в ужас. "Вы не должны были допустить этого!” — возмущение мое было беспредельным. — "Да мы его сами боимся, он способен на все, — последовал ответ. — Говорит: "Раз меня наградили, так и я буду награждать всех, покуда не попадусь… "

С этими словами мой собеседник исчез. Больше никого из участников этой истории я не встречал.

— Аллах, чего только не бывает в жизни, каких только подлецов не приходится встречать! — проговорил на ломаном русском мой сосед по нарам, узбек из Самарканда.

Ровно месяц пробыл я в этой камере. Каких только повествований о тюрьмах и лагерях, о рудниках и тайге сибирской я не услышал!..

В конце этого месяца меня предупредили, что вскоре состоится суд.

15 сентября 1948 года меня судили. Прошло пять месяцев с того дня, как покинул я родительский дом.

На суде мне даже говорить не дали. Спросили, как обычно, фамилию, имя, отчество, год рождения и прочие "установочные данные”, и через двадцать минут зачитали приговор: шесть лет трудовых лагерей.

Затем вернули обратно в тюрьму, но на этот раз посадили в общую камеру с теми, кто уже имеет приговоры. Готовились к отправке в лагеря. Здесь сидели фабричные и заводские рабочие, арестованные за кражу… катушки ниток или лоскутка (в приговорах это называлось "расхищением государственного имущества”), сидели крестьяне, которые "присвоили” початок кукурузы или несколько яблок. За все это давали семь-восемь лет каторги.

Один из заключенных рассказывал, что прошел всю войну, а жена в это время работала в колхозе, "давала урожай для победы”. Вернувшись он узнал, что один его ребенок умер от голода. Он продолжал трудиться, чтобы прокормить оставшихся детей. Однажды он взял на плантации три кисти винограда.

Его осудили за "кражу колхозного добра” (в приговоре не упоминалось, какого именно). Опять-таки, семь лет. "Лучше бы мне не возвращаться домой, не видеть и не знать всего этого ужаса”, — в отчаянии повторял он…

Работал в этой тюрьме надзирателем некто дядя Ваня. Имел за спиной, так сказать, двадцать лет "беспорочной службы”И зятя около себя пристроил. Кстати, дочь его работала здесь же надзирательницей, только в женском отделении. И даже он не мог припомнить такого количества заключенных…