Ивлин Тойнтон - Современное искусство

И ей далеко не в первый раз приходит в голову: как бесило бы Клея наступление старости, старость была бы ему не по плечу — ему бы с ней не совладать. Приятие, смирение были не из числа его добродетелей: он продолжал бы прыгать со стен, отвешивать тумаки направо-налево, нырять в январе в океан, пока не переломал бы себе руки-ноги, и его эскапады не стали конфузить окружающих. Еще лет пять он, пожалуй, прожил бы, ну а если бы ему, как всегда, пофартило, то и десять, но в конце концов все равно бы разбился. Терпение у него напрочь отсутствовало.

— Знаешь, а она сочла, что мы вели себя глупо.

— Кто?

— Мисс Прокофф. Я заметила.

— Так это из-за нее же самой. Она все время увиливала. Не понимаю, почему она не захотела ничего рассказать, раз согласилась на интервью.

— Она такие интервью давала раз сто, вот почему.

— Вечно ты всех оправдываешь, Лиззи, это, наконец, противно. Старая карга — вот она кто, по-моему. И видик у нее — феминизм не феминизм — аховый. Чем так выглядеть, лучше помереть. У тебя деньги есть?

— Долларов семь. А по-моему, она замечательная, страстная, живая ну и, как это, несгибаемая. Я все думала: быть бы мне такой в старости.

— Я наперед знала, что ты тут же сочинишь какую-нибудь романтическую белиберду. У меня всего три доллара, это вместе с мелочью, значит, не миновать идти в «Макдоналдс» или куда-нибудь вроде того. Умираю с голоду.

Их тоже пригласили на ужин после вернисажа, но у Беллы снова закружилась голова, перед глазами, стоило ей встать, все поплыло, так что празднование отложили на месяц, однако кое-кто из гостей отправился в ресторан.

— Я рассчитывала, что тетка хотя бы прилично покормит, — говорит Хизер.

Примерно то же, потягивая вино, говорят и кураторы: «По крайней мере, могла бы предложить записать ужин на ее счет».

Только у Лиззи на душе праздник, правда, в последнее время, после зимы, проведенной в глубоком и неотступном мраке, это обычное ее состояние.

— Попринимай-ка ты литий [4] Литий — препарат, регулирующий настроение. , — советует Хизер (сочувствия от нее не дождешься), притом, что только прошлой осенью, когда постдокторант-культуролог бросил ее ради одного доцента, сама проглотила двести таблеток аспирина. И в больницу ее отвезла Лиззи, она же, когда Хизер чуть оправилась, приносила ей журналы и чипсы. Хотя они, как и предполагала Белла, из состоятельных семей, нельзя сказать, чтобы жизнь их баловала, в обеих ощущается потерянность, это их и сблизило.

— Я сажусь на диету, можешь поесть на все девять долларов, — предлагает Лиззи, после чего Хизер говорит, что она вдобавок ко всему еще и анорексичка. А вот это неправда: за последние два месяца Лиззи набрала без малого два килограмма и оттого, что счастлива, и оттого, что посреди ночи объедается в постели своего возлюбленного «Ореос». Герой ее романа — он родом из Австралии и с материнского молока враз перешел на анисовое драже — питает слабость к популярным лакомствам американской детворы. Америка, вещает он, страна Микки Мауса, как, впрочем, и Австралия, зато в Америке, по крайней мере, производят «Ореос», «Рисез пинат баттер капс» и «Малломарс» [5] Популярные в США сорта конфет и печенья. .

Лиззи радуется, что удалось вернуться домой пораньше: можно поскорее позвонить ему. В квартире — Лиззи снимает ее с двумя другими выпускницами — она, чтобы никто не слышал, уносит телефон в свою спальню, присаживается на корточки прямо за дверью на замызганный ковер, две ее сожительницы тем временем, как прежде случалось и ей, уныло таращатся в телевизор. В телефонные звонки на том конце провода вплетается свист пуль. Трубку он берет лишь на двенадцатом — она подсчитала — звонке, и она уже забеспокоилась.

— Это я.

— Кто ж еще, — говорит он. — Кто ж еще. Погоди минутку. — Раздается успокоительный, знакомый звук: он волочит стул по щелястому полу мансарды.

— Давай рассказывай. Мне интересно все-все.

— Она потрясающая, — выпаливает Лиззи. — Правда-правда, замечательная. Чувствуешь: какие только страдания ей ни выпали, она всё превозмогла.

Он молчит, ждет, она знает, рассказа не о Белле Прокофф, а о Клее Мэддене: хочет вобрать в себя любую крупицу сведений, что она для него припасла, будь то заляпанные краской половицы в мастерской, старый рисунок на стене или какая-то еще никому не известная история, поведанная вдовой. На его взгляд, если что, кроме фастфуда, и оправдывает существование Америки, так это Клей Мэдден. Когда он учился в Мельбурне — Лиззи тогда было года три — тамошний музей приобрел огромное полотно Мэддена, отвалив за него столько, что налогоплательщики взвыли, и он целый год, что ни день, ходил на него смотреть. Из-за него он забросил фигуративную живопись, все эти настроенческие пейзажи и портреты, уже завоевавшие ему признание, пусть и скромное, в родном городе.