Мелина Марчетта - Все случилось на Джеллико-роуд

Просыпаюсь в больнице в зале ожидания, прислонившись к плечу Джуда. Он читает газету и поворачивается ко мне, когда я начинаю шевелиться. Я долго смотрю на него – может, дело в том, что раньше я каждый раз отводила взгляд, едва увидев его. Я не понимала, почему он вызывает у меня волнение.

– Я помню… как сидела у тебя на плечах, – сонно говорю я.

– Я тоже это помню, – отвечает он, откладывая газету.

Я выпрямляюсь и потягиваюсь.

– Кстати, вчера в машине ты ошибался, – сообщаю я ему, – когда сказал, что Ханна хотела бы видеть вместо тебя кого-то другого. Думаю, каждый раз, когда она смотрит на тебя, то боится, что ты не вернешься, как все остальные.

Он не отвечает, но, помедлив, печально улыбается.

– Шесть недель назад твоя мама позвонила Ханне и сказала, что ей осталось недолго и что Ханна ей задолжала. Она хочет умереть, завязав с наркотиками.

Джуд замолкает на мгновение, и я знаю, что будет еще много таких пауз. На секунду я закрываю глаза, потому что мне хочется вернуться на дерево из сна. Но этого не происходит. Вместо этого я вижу себя на плечах у великана.

– Ханна была… безутешна. Как когда мы поняли, что Вебб мертв, и когда застрелился Фитц. Что еще хуже, Тейт придумала безумный план. Если когда ей и нужны были наркотики, так это сейчас, но ты не знаешь, на что способна твоя мать. Она все решила. Никаких реабилитационных центров. Тейт уже не могла заниматься самовнушением и не хотела проводить свои последние недели с чужими людьми. Она решила, что слезет со всего. Даже химию перестанет делать. И она хотела, чтобы мы с Ханной были с ней. Поэтому я забрал ее, а Ханна приехала сама, и все это время они были в горах возле Сиднея.

– Это потому что моя мать хотела умереть, не завися ни от чего. Как миссис Дюбоз.

– Нет, дело не в этом. Когда ее выписывали, она сказала: «Я хочу умереть чистой ради моей девочки, Джуд. Вот и все. Больше мне нечего ей дать».

Я многое хотела бы знать. Например, как она сейчас меня представляет, довелось ли им с отцом обсудить, какое будущее они хотели для меня. Но я не успеваю ничего сказать. Джуд смотрит поверх моего плеча, и что-то в нем меняется. Я еще никогда не видела его с таким выражением лица. Но представляла. Именно так выглядел бы Джуд Сканлон в момент, когда увидел Нани на обочине дороги в четырнадцать лет.

Я поворачиваюсь туда, куда он смотрит, и вижу ее, входящую в двери больницы. Ханна. Я встаю и иду к ней. Хватит с меня ожидания. Если я хочу большего, то должна идти и добиваться, требовать, хвататься за него изо всех сил и выжимать из этого все, что смогу. Я крепко обнимаю ее и прижимаю к себе. Наконец-то ничто нас не разделяет. Я обнимаю одного из двух оставшихся у меня кровных родственников, сестру моего отца, которая однажды четыре часа просидела на одном месте, чтобы ее брат не увидел того, что сломило бы его дух.

– Мама с тобой? – тихо спрашиваю я, когда она отстраняется.

– В хосписе. Можем завтра поехать в Сидней.

Я качаю головой.

– Ханна, мне кажется, мой отец хотел бы, чтобы она вернулась домой. В дом у реки.

Она кивает. В кои-то веки мне позволяют принять решение.

– Как там наши крыски из туннеля? – спрашивает она поверх моей головы, глядя на Джуда.

Он берет ее за руку и притягивает к себе. Они молчат, пока мы втроем идем в палату, но мне все это знакомо, и я знаю, что слова не нужны. Я помню любовь. Эти двое показали мне ее, и, когда я вижу, как Ханна наклоняется и целует спящую Джессу в лоб, то понимаю, что Ханна и Джуд не бросят меня. Никогда не бросали. И завтра они будут особенно мне нужны.

Когда моя мама в последний раз вернется домой, на Джеллико-роуд.

Впоследствии. Все постоянно употребляют это слово, так что я успеваю к нему привыкнуть. Впоследствии нам приходится принять тот факт, что первый этаж Локлана уничтожен подчистую. Погибли все фотографии, плакаты, рыбки, одежда, книги, дневники. Ничего не осталось. Впоследствии я вижу почерневшие стены моего мира, чувствую привкус гари во рту и думаю о том, что мать вот-вот вернется в мою жизнь, чтобы провести со мной последние несколько недель своей жизни. Впоследствии Джона Григгс готовится к отъезду, и мне приходится поверить ему и своей интуиции, что мы еще увидимся, чтобы, возможно, больше никогда не расставаться. Впоследствии мне приходится примириться с тем, что мой отец мертв, а человек, убивший его, оставил после себя вот эту тринадцатилетнюю девочку, которая осматривает обгоревшие стены вместе со мной, вцепившись в мою руку и шепча: