Михаил Полюга - Прискорбные обстоятельства

Группа туристов прошелестела мимо нас — в сопровождении гида, импозантного старичка в горчичного цвета пиджаке, с платком на шее и в лихо завернутом набекрень фетровом берете, из-под которого продуманно выбивались пряди длинных серебристо-седых волос.

— …сочетание классики и архитектурных стилей ренессанса и барокко, или так называемый венский псевдоренессанс, — звучным баритоном вещал внимающей публике старичок, потом вскинул ухоженную длинноперстую руку, секунду-другую полюбовался ею и указал на театральный фронтон: — Посмотрите, фронтон венчает фигура Славы с пальмовой ветвью, а с двух сторон фасада размещены символические крылатые фигуры — Гений трагедии и Гений музыки…

— Какой интересный город! — невольно следуя взглядом за рукой гида, вымолвил я словами булгаковского Воланда. — В определенной степени, даже счастливый город: несмотря на все превратности и несчастья, сумел избежать разора и перелицовки. Один оперный театр чего стоит! Чудо, а не театр! Он примиряет меня даже с замечательным призывом «Геть москалей!». Ну что, «москалиха», побродим по старинным улочкам и переулкам, поставим свечу Георгию Победоносцу, если только сумеем отыскать в этом скопище храмов хоть один православный собор, выпьем по чашке кофе — и «геть» отсюда, пока нас не распознали и не препроводили под локотки домой?

— Что ты за человек: все норовишь влезть в чужой монастырь со своим уставом! Нас сюда звали? Нет. Потому, раз уж мы без спроса и позволения приехали, изволь вести себя, как подобает гостю: скромно и с уважением к верованиям и убеждениям хозяев.

— Цо пани муве? Не розумем.

— Вот-вот, скоморох — он и есть скоморох! Знаешь, что сказал однажды Монтень? Один вельможа, пытаясь в путешествиях набраться ума, нисколько не поумнел, так как всюду возил себя самого. Тебе это ни о чем не говорит?

— Как вы жестоки и несправедливы, гоноровая пани: сравнивать мужа с каким-то примитивным, малоразвитым парижским вельможей!..

Подавшись за группой туристов, мы подошли к афишам театра.

— «Запорожец за Дунаем», «Щелкунчик», «Маленький принц», — читала жена вслух, с наслаждением проговаривая знакомые названия. — Я так давно не была в театре! Давай останемся до завтра, вечером дают «Щелкунчик», и если мы достанем билеты…

Билетов мы, разумеется, не достали.

— Не стоит огорчаться, — сказал я жене и, словно ребенка, поцеловал ее в кончик носа. — Я, например, ничего не смыслю в опере, у меня и слуха-то отродясь не бывало. А ты надумала помучить меня толстыми престарелыми певунами. Лучше посмотри, какой сегодня выдался день: солнце, птицы, цветы, — наслаждайся, гляди и слушай! Хочешь горячего шоколада? Или чего покрепче?

— Ты подлый, коварный соблазнитель!

— Цо то ест — соблазнитель?

И мы, взявшись за руки, отправились бродить по городу, как бродили в дни молодости и любви: не зная времени и места, — такое иногда случается с абсолютно счастливыми и не подозревающими об этом людьми. И вот что странно: чем дольше мы так бродили, тем больше из чужого и чуждого город становился для нас своим. Он ли милостиво принял нас, мы ли естественно и легко влились в его старинные улочки и переулки, но только изначальное предубеждение, с каким ехали сюда, постепенно улетучивалось, сменялось привязанностью и благодарностью за эти полные солнечного света и тепла часы и минуты. Мощенные булыжником мостовые, трехсотлетние дома, не похожие один на другой, старый трамвайчик на вечном приколе, гранитный Мицкевич, который некогда дружил с Пушкиным… Нет, не в них дело! — со мной в тот памятный день была она , была такой, какой никогда более не знал я ее…

Я горько вздохнул и припомнил, точно это было вчера, как долго мы искали православную церковь Святого Георгия Победоносца, и когда нашли — как жена беспомощно и растерянно посмотрела мне в глаза, потому что у нее не было с собой косынки; как мы вошли, наконец, в храм и воскурили свечи у образов; как, затаив дыхание, слушали проповедь и она все держала меня за руку, точно опасалась навсегда потерять…

«Нет никакой надежды на Господа в прискорбных жизненных обстоятельствах, когда выбор есть, — запомнил я одну-единственную фразу из проповеди, хотя речь, насколько мне помнится, шла о трех христианских добродетелях. — И только тогда, когда этот выбор прекращается, человек говорит: “Господи! Помоги мне!”».

Тогда я легкомысленно пропустил эти слова мимо ушей, а сейчас внезапно задумался: неужели прискорбные обстоятельства, о которых упоминал в проповеди священник, настали и для меня? И что это такое — прискорбные обстоятельства ? Естественная среда обитания для всего живого на Земле и человек пребывает в них, как несчастный, заточенный в сосуде джинн, где бы он ни находился и как бы ни жил? И потому ли так памятны для человека редкие мгновения счастья? Выходит, прискорбные обстоятельства и есть едва ли не единственный точный синоним заветного слова жизнь ?!