Михаил Полюга - Прискорбные обстоятельства

Тоска, да и только!

Я снова и снова возвращаюсь к этим фразам, потом закрываю глаза и спрашиваю уже себя: «А что было в моей жизни?» И всякий раз соглашаюсь с внутренним убеждением, что было многое, замечательное и не очень, — не в пример героине бунинского рассказа. Но лишь начнешь вспоминать — и память чаще всего переносит меня к одному-единственному эпизоду из прошлого: нашей первой с женой ночи, — как если бы ничего другого, более значимого и достойного, не случилось больше со мной.

А ночь была странная, если не сказать больше: святая ночь! Святая потому, что с вечера до утра мы оставались одни в комнате и ни на минуту не сомкнули глаз — всё говорили, всё засматривались друг на друга, и самое большее, что я мог позволить себе, это как бы невзначай касаться ее руки и слегка сжимать ее ладонь своими пальцами. А ведь еще изначально, с первых минут встречи и мне, и ей было ясно: та незримая грань, которая по жизни разделяет мужчину и женщину, уже нами пройдена, мы духовно близки, и дело только за малым — за первым поцелуем. Но я все не мог решиться, и только смотрел в глаза, и гладил, гладил ее ладонь.

И лишь под утро, когда стало сереть за окном, она вдруг прервала меня на полуслове, коснувшись моих губ мягкой шелковистой ладонью, погасила лампу и раздернула шторы. Скудный свет как бы нехотя протек из-за стекол, и комната стала размытой и зыбкой, как на фотографическом снимке в ванночке с проявителем.

— Я думала — отважишься или не отважишься? — прислонившись спиной к стене у окна, произнесла она подсевшим из-за бессонной ночи голосом, и в нечетком предрассветном мареве на мгновение показалось — она за что-то сердится на меня.

— Дело в том… Я боялся обидеть вас…

— И правильно, что боялся. Получил бы от ворот поворот. На дух не переношу наглецов.

— И?..

— Какого цвета у тебя глаза? Вчера при солнечном свете были голубые, а сейчас — серые.

Я придвинулся к ней почти вплотную, но, все еще опасаясь случайных прикосновений, только и отважился пошевелить у ее губ своими губами.

— Ты меня всерьез выбрал? На всю жизнь? — спросила она, пытливо заглядывая мне в глаза. — Если по случаю, лучше уходи.

— А ты?

— Я не выбирала — сразу поняла: мой!

У меня перехватило дыхание, пальцы задрожали, но я все-таки сумел коснуться ее волос — еще совсем робко и неумело, как случайный человек выпутывает из прядей другого крохотный листочек или ватную тополиную пушинку.

— Тогда… Можно я тебя поцелую? — не различая собственного голоса, едва выдохнул я.

— Теперь тебе все можно…

Внезапно я просыпаюсь от глухого хлопка — это злосчастный томик Бунина выскользнул из моих рук и ударился о пол возле дивана. Камин давно погас, даже угли не тлеют — перегорели в пепел и золу, и в комнате сеется мягкий светящийся полумрак, какой бывает зимними снежными ночами, когда лунный свет сливается с сиянием выпавшего накануне снега.

«Ну почему, — думаю я все еще в плену негаданных сновидений, — сны обрываются на самом-самом?.. Касаются души, но равнодушны к телу?.. Что плохого в том, чтобы еще раз — пусть во сне, в забытьи или как-нибудь еще — ощутить тот первый, сокровенный поцелуй?.. Ощутить как бы наяву: ведь когда спишь, не различаешь, сон это или частица прошлого бытия…»

Какое-то время я лежу отрешенно, в безвременье, с ощущением, словно меня снова обокрали. На душе — несказанная обида, там пусто и горько, и не столько потому, что жены нет рядом, а в первую очередь потому, что наш сокровенный поцелуй уже никогда не повторится. Было — и кончено! Вышел, закрыл за собой дверь, а ходу назад нет… Может быть, потому мужчины и женщины изменяют друг другу — в надежде на повторение первозданного чувства? Увы, и эта надежда несбыточна, ведь жизнь человеческая соткана из штучных ощущений: первый поцелуй, первая ночь, первый ребенок, первая смерть. А когда что-то повторяется, то этому нет цены: уже — вторично, уже — штамповка с конвейера, уже — с оскоминой. Другое дело сновидения. Но сны почему-то всегда обрываются на самом-самом…

— Вот как оно устроено! — бормочу я, и звук голоса вязнет и теряется в сумеречных закоулках комнаты. — Обретая — теряешь, теряя — обретаешь другое. И так шаг за шагом. Пока в итоге не обретешь смерть.

Выпростав ноги из пледа, я сажусь, отыскиваю в полумраке ламповый шнур с кнопкой выключателя и зажигаю свет. На часах — без четверти пять утра, время беспробудно спать и видеть второй, третий, четвертый сон — как кому повезет. Мне повезло — на один, но зато какой! Я закрываю глаза и усилием воли приманиваю к себе недавнее видение, но увы… Мартышкин труд, иначе не скажешь. Последнее время я только и делаю, что пытаюсь вернуть то одно, то другое. Вероятно, так поступает человек, у которого все в прошлом. Черт подери, какое прискорбное подведение итогов!