Михаил Полюга - Прискорбные обстоятельства

«Есть и еще один аспект, — думаю я, с тайной улыбкой наблюдая, как жадно и весело ест и пьет за разговором наш новоиспеченный Пантагрюэль, — исполнительному дураку прикажешь — так он и лоб разобьет…»

— Что ты ухмыляешься? Ну чего ухмыляешься? — тут же разоблачает меня наблюдательный Котик. — Лучше скажи, на какую меру наказания будет ориентировать суд твой Мешков относительно… — Он округляет глаза, оглядывается на дверь, ведущую в кабинет, как если бы за ней укрывался соглядатай, и едва слышно шепчет мне на ухо фамилию подсудимого.

— В тюрьму его, подлеца! Самая лучшая для него мера!

— Я серьезно. Предприниматель, исправный плательщик налогов, оступился совершенно случайно, на не совсем правильном составлении бумажек. Кто же ему подскажет!.. Преступление в экономической сфере, таких не велено сажать, государству и обществу никакой пользы.

— Не темни! Чего ты хочешь?

— Есть такая замечательная мера наказания — штраф. А еще лучше — условно. Для нас с тобой в первую очередь лучше… А?

Я многозначительно вздыхаю, а на самом деле тяну время: и без моего вмешательства вышеупомянутый предприниматель, скорее всего, отделается штрафом, но мне не хочется, чтобы Котик записал мягкий приговор суда на свой счет.

«Как бы это съехать с темы? — прикидываю я так и этак, а тем временем принимаюсь вертеть головой, разглядывая “закрома” Владимира Елисеевича. — К стене прислонена картина местного художника, судя по рамке, дорогая, в баре — виски, коньяки — всё початые бутылки… Ба, граммофон!»

И в самом деле, на столике подле холодильника пристроен красивый полированный ящик красного дерева, с резьбой и инкрустацией по бокам, с бронзовыми вставками и перепончатым рупором, раскрывшим свой зев в нашу сторону. На круге — пластинка, искусно стилизованная под пластинки довоенного времени. Рядом с граммофоном — упаковка таких пластинок, штук десять в картонной коробке. Кто же это так расстарался для уважаемого Владимира Елисеевича? Какой-нибудь верный и состоятельный друг?

— А, пустяк, подарок ко дню рождения! — небрежно отмахивается на мой вопрос Котик, хотя, судя по блеску глаз, более чем польщен, что подарок замечен и оценен по достоинству.

Вот и еще одна черта заместителя прокурора области, до поры скрытая от непосвященных: Владимир Елисеевич тщеславен. У кого лучший и самый необычный автомобиль в управе? А позолоченный мобильный телефон? А мощный ноутбук с новомодными наворотами? А смартфон? А вот еще граммофон с бронзой и инкрустацией? То-то же!

— Достойная вещица! — говорю я и подвигаю Котику пустой стакан: мол, что же ты, виночерпий?.. — А вот среди твоих приятелей попадаются такие рожи! Как бы они тебя не подставили…

— Что, «кашники» настучали? — подозрительно косится в мою сторону Котик, точно большой ребенок, всерьез опасающийся моих подопечных из службы безопасности. — Не любят они меня. Пасут. Вон дерево под окном, видишь? — на днях к чертовой матери сгорело! Тлело, тлело, а после из дупла — черный дым! Как ты думаешь, что они там установили, какой прибор? Хотели послушать? А может, и сейчас того?..

— Может. Им по роду службы положено. Давай выпьем!

— Давай! Так как же с моим предпринимателем?..

Я добираюсь до дома ближе к полуночи: на виски с кока-колой нами был положен чудесный заварной кофе с шоколадом, на душу — граммофон, Петр Лещенко (тот, довоенный) и «Ах эти черные глаза…», — в итоге жизнь показалась нам прекрасной, но ноги сопротивлялись каждому шагу, точно были закованы в кандалы.

Абрам Моисеевич, привыкший ко всякому, даже не поднял в мою сторону головы, когда я, балансируя на одной ноге, снимал со второй обувку в прихожей. Ну и поделом тебе, кот, колбасу до утра не получишь!

Разувшись и напялив на плечики влажную дубленку, я отправился с обходом по дому. Такой обход стал для меня привычным с тех пор, как дом разорили воры — двадцатилетние беспредельщики, желающие жить хорошо, но без приложения к тому каких-либо умственных и физических усилий. И вот воры сидят в следственном изоляторе, а я принужден, преодолевая зевоту и усталость, бродить по комнатам, как тень отца Гамлета. Ну, где вы там, выродки? Может быть, за портьерой в спальне или в туалете за унитазом?

Дом, как и следовало ожидать, пуст. А еще настужен, как и всякий несчастный дом, куда приходят только затем, чтобы посмотреть вечерние новости, переночевать и покормить животину. Если бы не ночь за окном, я непременно растопил бы камин — сухие дубовые дрова давно уже мной заготовлены, дровяные сколки шатром уложены на жгуты старых газет и клочки бумаги, только поднеси зажженную спичку — и… Но сон смаривает меня — так всегда бывает, если переберу со спиртным.