Михаил Полюга - Прискорбные обстоятельства

«Вот тебе и раз, уели Гарасима! — подумал я, впрочем, без особых эмоций: то ли вселенское безразличие одолело, то ли виски пришлось как нельзя кстати. — И в службе безопасности ничего вечного не наблюдается. Круговорот воды в природе…»

— Шут с ним, с Гарасимом! Свято место… Что, будем еще пить?

— Виски мы с вами, Евгений Николаевич, прикончили, — весело хлопнул в ладоши Кравченко. — Но дело поправимое, на раз-два. Сейчас кого-нибудь отправлю в магазин…

— Ну уж нет! Кажется, хватил лишку. А может, положил спиртное на таблетку — как-то мне не очень здорово. Пойду-ка я помаленьку домой.

— Зачем идти? Мой водитель отвезет.

Но я упрямо мотнул головой, пожал Кравченко на удивление крепкую сухую ладонь и отправился восвояси. И хотя сознание у меня подплывало, точно у ныряльщика на глубине, я двигался размеренным, твердым шагом — может быть, преувеличенно твердым, каким умудряются ходить отдельные счастливцы, по внешнему виду которых трудно определить, что они пьяны. Не торопясь, я продефилировал по коридору, спустился на второй этаж, где располагалось следственное управление, и тут меня отчего-то качнуло влево. Я поднял голову — в конце полутемного коридора мне привиделась унылая тень Капустиной, и я, вместо того чтобы идти дальше, зачем-то приветственно помахал рукой этой тени.

Капустина нехотя подошла и, точно гремучая змея, прошумела мне «здрас-с-те!»

— Бог мой, Светлана Алексеевна! — и себе прошипел я с невольной иронией в голосе, почему-то припомнив при этом свою недавнюю встречу с Квитко. — Вы что, сговорились с Лилией Николаевной ходить за мной по пятам?

— Я не ходила! — огрызнулась Капустина, в оскале демонстрируя ряд хищных белых зубов. — Если вы помните, я здесь работаю. И вообще, я не понимаю, при чем здесь Лилия Николаевна.

— Ну-ка — грубить начальству! — грудью наехал я и, поскольку двери напротив были приоткрыты, затолкал строптивицу в ее кабинет — подальше от посторонних глаз и ушей. — Вы что это себе позволяете? Здесь, смею заметить, не «Евроотель», не «Схрон» и не дворец Потоцких!

— Извините! — прошипела Капустина и отворотилась от меня к окну.

«Ну уж нет, милая! Со мной так не говорят!»

Я с грохотом выдернул на середину кабинета приставной стул, уселся и закинул ногу на ногу. «Ох!» — покривился при этом я и немо проклял подагру не менее десяти раз подряд.

— Что с вами такое? — живо обернулась ко мне Капустина. — Ушиблись? Обо что?

— О вас, Светлана Алексеевна! Ну-ка, извольте объясниться! Что здесь произошло?

— Ах, Евгений Николаевич! — отмахнулась она, села к столу и стала бессмысленно копошиться в бумагах — затем только, чтобы чем-нибудь озаботить руки. — Вот вы, простите, выпили, а мне хочется так напиться, чтобы ничего не помнить. Не успела приехать — уже достали! Три дня, пока меня не было, дело лежало в сейфе. Многоэпизодное. Три обвиняемых, три адвоката. А теперь, видите ли, оно через неделю должно быть направлено прокурору с обвинительным заключением. Им цифирь в отчете, а мне разорвись?

Чтобы не вникать, я вскинул брови и изобразил немую мимическую сцену, долженствующую означать: такова жизнь. Такова жизнь следователя, моя деточка! Или ты в первый раз с этим сталкиваешься? Вот-вот, и не в последний!

— Евгений Николаевич, я вас умоляю: не сердитесь! Хотите, на колени стану? — Капустина на мгновение замялась, но пересилила себя и решительно договорила: — Давайте выпьем! Я понимаю, это наглость, но во Львове мне показалось, что вы… Одним словом, или напьюсь, или не знаю, что натворю! Кого-нибудь сегодня убью!

Я возразил: зачем убивать? Лучше стрельнем по печени! Вот только я пил виски, ничего другого и дальше пить не намерен.

В ответ Капустина просияла и одарила меня благодарным взглядом.

…Кажется, в подвальчике на бульваре мы пили виски и закусывали мерзкими горячими бутербродами. Кажется, Капустина быстро «догнала» меня: лицо ее побледнело, носик и лоб покрылись испариной, речь стала протяжной и несвязной. Зато как тепло она стала говорить со мной, с какой искренностью и доверием заглядывала в глаза! Если бы она не была изрядно навеселе, я невольно потешил бы собственное самолюбие: с чего бы тебе так смотреть, девочка? Но, увы, она и в самом деле была навеселе, а выпившим женщинам никакого доверия нет и быть не может: кто знает, что такая запоет рано поутру, когда проснется в чужой постели и хмель выветрится из ее головы? То-то! И я слушал, умилялся, но не слишком доверчиво разевал рот на славословия в свой адрес.