Сусана Фортес - В ожидании Роберта Капы [litres]

Никто не думал, что Капа оправится, Руфь уже начала опасаться самого худшего, видя, как он бродит по кварталам вдоль Сены, напиваясь до потери всякой связи с реальностью. Но Герда знала, что он восстановится, как боксер, которого швырнули на канаты; даже после нокаута он изыщет новые силы там, где их никогда не бывало, снова возьмет камеру и отправится на войну, потому что по-другому жить уже не может. Да и не хочет. И вот он снова в Испании и пробудет там до окончательного разгрома; а потом – высадка союзников в Нормандии вместе с ротой «Е» 116-го пехотного полка, первая волна, Easy Red ; смертельные дороги к Иерусалиму весной 1948, когда Бен Гурион зачитал Декларацию независимости Израиля; колонны вьетнамских пленных, шагающие со связанными за спиной руками по долине Меконга в Индокитае; а он будет уставать все сильнее, делаться все циничнее, думать о ней каждую ночь, пусть и встречаясь с другими женщинами, и не просто с женщинами – с такими красавицами, как Ингрид Бергман. Он ведь мужчина, в конце концов. С темного берега воспоминаний Герда заговорщически улыбнулась, увидев его в компании друга, Ирвина Шоу, в вестибюле отеля «Риц». Улыбка была такая естественная, что медсестра решила, будто пациентка пришла в себя. «Чертов Роберт Капа», – прошептала она еле слышно.

Все это Герда успела увидеть меньше чем за секунду, а потом подняла вместе с ним бокал шампанского за удачу, когда в 1947 году на втором этаже Музея современного искусства в Нью-Йорке он с Чимом, Анри Картье-Брессоном и Марией Эйснер отмечали создание агентства «Магнум». Как бы ей хотелось быть там с ними!

Но ближе всего к нему Герда почувствовала себя на шоссе к Доай-Тхан, в нескольких километрах от Ханоя. Капа слишком долго губил свою печень, напивался до бесчувствия, делал все возможное для того, чтобы его убили, устав от жизни без нее. Жара, влажность, грязные гостиницы, полные клопов, золото рисовых полей под вечерним солнцем, хрупкие снасти рыбаков, шляпы – как ракушки на головах у девчонок, босыми ногами крутящих педали велосипедов на грунтовых дорогах, свежая зелень на склонах гор, позолоченные шпили пагоды, термос с холодным чаем, рокот самолетов, вездесущие солдаты Вьетминя, скрывающиеся в высоких камышах. Он выпрыгнул из джипа, чтобы сделать последний снимок для своего репортажа, который назвал «Горький рис» – как фильм Джузеппе де Сантиса. Медленно поднялся по пологому склону, поросшему молодой травкой, чтобы поймать в кадр против света людей на другой стороне плотины, и вдруг, едва нажав кнопку спуска – щелк – ощутил, что мир рассыпался на куски. В Доай-Тхан. Под Ханоем.

Герда почувствовала, как косточки его ног разлетелись в воздухе, точно щебень. Чистый фосфор. Его череп на ее ребрах, кости его левой пясти в ее правой руке. Кость лобка тесно прижата к его трахее. Фосфат кальция. Именно тогда Герда поняла, что все пережитое ими уместилось в одной-единственной крохотной вспышке на небосклоне, потому что времени не существует. Она снова открыла глаза. Было пять часов утра. Айрин Голдин, голубоглазая медсестра, заботливо склонилась над изголовьем ее кровати.

– Нашли мою камеру? – еле слышно спросила девушка.

Сестра отрицательно покачала головой.

– Жаль, – сказала Герда, – новая была.

В январе 2008 года в Мексике обнаружились три коробки со 127 пленками и фотографиями гражданской войны в Испании, принадлежащие Роберту Капе, Герде Таро и Давиду Сеймуру – Чиму. Более 3000 нигде не публиковавшихся фотографий. Кинематографистка Триша Зифф вышла на эти коробки через потомков мексиканского генерала Франсиско Агилара Гонсалеса, который, находясь на дипломатической службе в Марселе в конце тридцатых годов, помогал беженцам-антифашистам. В настоящее время материалы находятся в Международном центре фотографии в Нью-Йорке, где их исследуют. Почти все газеты написали про находку, без сомнения самую значительную в истории фотожурналистики.

В основе этой истории – одна из фотографий, найденных в Мексике, опубликованная в «Нью-Йорк таймс». Я имею в виду снимок, на котором Герда Таро, совсем молодая, уснула на узкой кровати в гостиничном номере в пижаме Роберта Капы. Можно было бы подумать, что это мальчик, если бы не тонкие выщипанные брови. Она лежит на боку, рука под грудью, короткие волосы взлохмачены, левая нога согнута, простыня под ней сбита, как будто Герда долго вертелась, прежде чем уснуть.

Фигура Роберта Капы интересовала меня давно. Альбомы его фотографий всегда занимали почетное место в моей библиотеке, рядом с Корто Мальтезе, Одиссеем, капитаном Скоттом, бунтом на «Баунти», Хитклифом и Кетрин Эрншо, графом Алмаши и Кэтрин Клифтон, Джоном Ридом и Луизой Брайант и всеми моими усталыми героями. Не раз я думала – не написать ли что-нибудь о его жизни? Мне казалось, что уж один-то роман от нашей страны Капа заслужил. Они с Гердой заслужили. Я так уверилась в этом, что чувствовала себя перед ними в огромном долгу. Но, видимо, тогда время отдать его еще не пришло. Тут не выбираешь. Роман пишется, когда пишется.