Ридиан Брук - Последствия

Льюис чувствовал, как стынет пот на коже. Он обессиленно опустился на ствол поваленного дерева. Бежать мальчишке некуда, никакого оружия при нем не видно. Льюис ждал, что будет дальше. Парень ходил кругами по льду, подгоняемый какой-то нервной энергией. Вдруг остановился.

– Guten Morgen, Morgan! – прокричал он по-немецки и засмеялся, словно отпустил какую-то шутку. По-видимому, шутка понравилась, и он повторил ее еще несколько раз.

Льюис насторожился. Откуда он знает его имя?

– Вот он я! – Парень раскинул руки в стороны, предлагая себя в качестве цели.

Расстояние между ними было предельное для пистолетного выстрела. Льюис смог бы, наверное, застрелить его отсюда, но для большей уверенности лучше подойти ближе, ступить на твердую полосу льда. Но он не сдвинулся с места. Дыхание почти пришло в норму.

Ощущение было такое, словно он зритель на каком-то зимнем спортивном состязании.

– Давайте же, полковник!

Льюис не хотел стрелять в мальчишку, но хотел, чтобы он умер.

– Та пуля предназначалась вам, полковник. Но это неважно. Ваш друг – мой враг.

Опять послышался треск, парень скакнул в сторону.

– Лед пошел! Пора вам убираться из Германии! Это моя страна! И моя река! И мое небо!

Парень метался по ледяной платформе, что-то бессвязно бормоча. Что за представление? Он то смеялся как одержимый, то жестикулировал, и возбужденный голос срывался на мальчишеский дискант. Но чем больше он бормотал, тем сильнее, казалось, раздражало его и выводило из себя молчание врага. В голосе парня прорывался страх, и Льюис молчал, давая страху завладеть им. Хорошо.

– Иди и арестуй меня!

Треск и скрежет уже неслись со всех сторон. Вода внизу и солнце наверху будто сговорились сломать лед. Льюис прикрыл глаза. Солнце оставило след на сетчатке. Он моргнул. Несколько мгновений парень не двигался, а потом вдруг начал приплясывать на льду и, когда льдина под ним раскололась на несколько кусков, прыгнул на самый крупный, размером с дверь. Для равновесия он раскинул руки, но не удержался и упал в ледяную воду, хватаясь за воздух. С криком парень попытался уцепиться за льдину, но не сумел и, побарахтавшись несколько секунд, приблизился к соседнему осколку. Дважды он пытался втащить себя на этот обломок, но льдина каждый раз переворачивалась и сбрасывала его в черную воду. После третьего раза он, похоже, понял тщетность своих усилий.

– Помогите! – Никакой бравады, только страх. – Дайте палку. Дерево!

Даже отсюда Льюис слышал, как дрожит его голос.

Он смотрел, чувствуя печаль оттого, что ему совсем не жаль мальчишку.

– Пожалуйста… полковник!

Всего за минуту тон сменился с вызывающе презрительного на панический и умоляющий.

– Дерево! – прокричал он опять по-английски.

Он уже был ярдах в двадцати пяти от твердого ледяного края. Если Льюис хотел спасти его, действовать требовалось незамедлительно. Но его парализовало древнее как мир оправдание – оправдание, над доказательством несостоятельности которого он бился всю свою жизнь. Око за око. Мальчишка за мальчишку. Таков уж мир, и таковы люди.

Тонущему не хватало воздуха, и слова вырывались по одному:

– Фрида! Ты… знаешь… Фрида!

Знакомое имя…

– Фрида… германская… госпожа…

Льюис наблюдал, считая секунды. Скоро все кончится. Парень продержался в воде дольше, чем казалось возможным при таком холоде, течение медленно выносило его на середину широкой реки. До Льюиса донеслись беспомощные всхлипы. Парень издал последний жалобный крик – что-то похожее на “ Mutti” – и ушел под воду.

Льюис стоял, наблюдая за рекой и слушая треск раскалывающегося, ломающегося льда, голос великой реки, освобождающейся от ледяного плена. Он смотрел на реку, думал, что надо куда-то идти, что-то делать. Но ему ничего уже не хотелось. Довольно. Глядя на горизонт, он чувствовал, что внутри у него тоже что-то крошится, что и сам он ломается на куски. Он был как то простреленное стекло в машине. Если доберется до дома раньше, чем до него кто-то дотронется, то, может, и удастся не рассыпаться окончательно.

Боль в плече усилилась. Она появлялась всегда после быстрого бега, а в последние годы давала о себе знать все чаще – должно быть, сказывались возраст и курение. Он потер плечо, покрутил рукой; острые всплески боли следовали один за другим.

Уже почти на месте, сказал он себе. Почти на месте.

До сих пор он держался. Даже когда осматривал безжизненное тело Баркера, вглядывался в залитые кровью глаза, когда давал показания военным полицейским, которых нашел у машины. Он запретил себе связывать эту неуклюже обмякшую оболочку с тем Баркером, к которому так привязался. Но сейчас, подъехав к воротам виллы Любертов, Льюис уже не знал, что именно он удерживал, чему не давал развалиться.