Ридиан Брук - Последствия

Дверь открылась, и вошел Эдмунд с завтраком: вареное яйцо в серебряной подставке, ломоть хлеба и чашка чая. Он ступал осторожно, сосредоточившись на том, чтобы не пролить ни капли. Льюис сел и подтянул ноги повыше, освобождая место для подноса. Поясница болела, а подколенные сухожилия ныли после погони.

– Мама велела разбудить тебя в полдень. Напомнить, что тебе надо ехать в штаб-квартиру.

– Уже полдень? Надо же.

Эдмунд ждал.

– Ты не хочешь яйцо? Я сам сварил. Грета показала мне как.

Льюис поднес нож к острому концу яйца, потом вспомнил и перевернул яйцо тупым концом вверх.

– Мама тоже разбивает с тупого конца. И я. Мы все разбиваем с тупого конца.

Льюис разбил скорлупу, отломил кусочек хлеба и обмакнул в полужидкий желток.

– Отлично. Как раз как я люблю.

– Герр Люберт разбивает с острого конца. И Фрида. Интересно, а как миссис Люберт?

– Скоро узнаем.

Льюис вымакал хлебом желток, потом взял ложечку, чтобы выскрести белок.

– Папа? Если думаешь что-то плохое, это все равно как если б ты взаправду это сделал?

Вопрос из тех, что требуют правильного ответа.

– Когда как. Приведи пример.

– Ну, когда тебя вчера чуть не убили, я подумал… я обрадовался, что капитан Баркер умер вместо тебя. Хоть мне и жалко его.

Льюис отставил поднос в сторону, привлек к себе сына и поцеловал, промахнувшись мимо лба и попав в переносицу, когда Эдмунд попытался смущенно вывернуться.

– Это плохо?

– Это не плохо, Эд. Плохо, что ты оказался в таком положении, когда пришлось так подумать.

– А у тебя бывают плохие мысли?

– Да. У меня бывают плохие мысли. Сегодня уже было несколько.

– Очень плохие?

– Я подумал, что могу не вставать. Потому что, встану я или нет, разницы никакой. Я больше не хотел помогать людям. Я начал думать, что это ничего никому не даст – ни мне, ни кому-то еще. Я не хотел помогать Германии. Или англичанам. Или герру Люберту. Или Фриде. Или маме. Или тебе. Или себе. Я хотел сдаться. Вот так. Ты считаешь, что это плохо?

– Но ты ведь этого не сделаешь, нет? Ты не такой, – убежденно произнес Эдмунд.

– Нет.

– Ты знал, что Фриду арестовали?

– Не знал.

– А знаешь, что с ней сделают?

– А что, по-твоему, им надо сделать? – спросил Льюис.

Эдмунд задумался.

– Если бы они узнали, что ее мама жива, ее могли бы отпустить.

Разведке такой мальчишка мог бы пригодиться, подумал Льюис. Сэкономил бы им месяцы и горы бумажной работы. Ему захотелось еще раз поцеловать Эдмунда, обнять его так, как обнимал, когда сын был совсем маленьким. Но два поцелуя в день… пожалуй, многовато.

– Ты решил, что будешь делать? – спросил Эдмунд.

– Думаю, да. Но тебе придется помочь мне. – Льюис протянул руку.

Эдмунд взял ее обеими ладонями и помог отцу встать.

Она сидела в кресле и вышивала по канве. В волосах седая прядь, лицо округлилось – ей так даже лучше. Она выглядела спокойной, спокойнее, чем когда-либо прежде, и вполне вменяемой – compos mentis [78] В своем уме ( лат. ). , как сказала медсестра. Лицо живое и задумчивое, глаза часто моргают, и эта слабая, но знакомая улыбка.

Дежурная сестра удовлетворила его просьбу – “увидеть ее раньше, чем она увидит меня” – и сейчас стояла рядом, пока он смотрел на Клаудию через стекло в двери приемной.

– Целыми днями вышивает, – сказала сестра. – У нас уже много ее вышивок, осталось только поместить в рамки и развесить в палатах. Когда не вышивает, то пишет: вспоминает.

– У нее был такой острый ум, – сказал Люберт – больше для себя, чем для сестры. – Как ее умственные способности, сохранились?

– Она в здравом уме, хотя полного восстановления памяти еще нет. У нее сильный интеллект. Остроумная. Творческая. Сообразительная.

Как они, бывало, спорили, подумал Люберт. И как он обычно проигрывал!

– Что она помнит?

– Это что-то вроде обрывков воспоминаний, но некоторые очень детальные. Они всплывают и пропадают снова. Но постепенно картина выстраивается. Кусочек за кусочком. И каждый обрывок ведет к следующему. В последние месяцы произошло значительное улучшение. Мы поощряем ее записывать свои воспоминания. Смотрите. Вот сейчас она как раз делает это – вспоминает.

Клаудиа положила вышивку на колени и взяла тетрадку и карандаш с тумбочки возле кресла.

– Такое случается все чаще и чаще. Она пишет что-то каждый день. И рисует.

Клаудиа быстро, без пауз, писала.

О чем она пишет, гадал Люберт. Что вспоминает? И помнит ли его? Лучшее в нем? Или худшее? Оправдает ли он то, что она помнит?