Кирилл Топалов - Не сердись, человечек

— Но ты-то сама — оставила ведь ребенка?

— Оставила, — проронила глухо Матушка, — потому что некому было задрать юбку да надавать по заднице.

— Хорошо, а этого сама собираешься воспитывать или как?

— Милая ты моя, да пусть он родится сначала… Ох, Елена, Елена, знала бы ты, как это ужасно — просыпаться каждое утро с мыслью, что ты — одна, совсем одна. Умирать будешь — и некому подать стакан воды… Вот я и сказала себе однажды: господи, если смогу зачать снова, ничто на свете не заставит меня прервать беременность или бросить своего ребенка… А ты что, собираешься своего оставлять?

— Я хочу поступить в университет, — ухожу я от прямого ответа.

— А чем тебе помешает ребенок? Ясли, стипендия — все это ты будешь иметь, да и родители помогут, не оставят же они тебя?

Молчу, а про себя думаю, что Матушке легко рассуждать. Кому я нужна буду с ребенком? Разве только какому-нибудь придурку, за которого не пойдет самая завалящая? А потом, где гарантия, что через год-два он не будет попрекать меня, что взял меня т а к у ю?

— Матушка, извини за бестактный вопрос, но почему ты до сих пор не вышла замуж?

— От большого ума. Все какие-то недостатки находила у мужиков. Ну а если честно сказать, не очень-то хотелось.

— А теперешний твой, как он…

— Инженер он. На разных социальных ступенях стоим, — произносит Матушка и умолкает. Потом внимательно смотрит на меня, словно решает, стоит ли продолжать, и произносит задумчиво: — Как-то опоздала я на автобус, который в город ехал. Стою на остановке, смотрю, со стороны строительного комбината едут «жигули» и останавливаются рядом со мной. Делаю вид, что не замечаю, но водитель приглашает меня, мол, может, подбросить в город. Села в машину, он предлагает сигареты хорошие, разговорились, и оказалось, что он — новый инженер стройкомбината. Симпатяга такой, куда там. Ну я и говорю ему, когда подъехали к моему дому, мол, слушай, золотой, а почему бы нам не выпить по чашечке кофе, тем более квартирантки моей нет дома. «А-а, кофеек с интимом», — улыбается он. «Ну а если с интимом, — не теряюсь я, — что, испугался?» — «Почему, в армии приходилось бывать и не в таких переплетах».

Матушка вздохнула, задумалась и продолжила:

— Посмеялись малость да и поднялись ко мне… Но мой тебе совет: никогда не иди на неравный брак. Жамэ. Как говорится, всяк сверчок знай свой шесток. Ведь скажи я ему что-нибудь насчет ребенка и всякое такое, он наверняка заявил бы, что это не от него. А это значит — разрыв дипломатических отношений, так ведь? Но Матушка — гордая, на кой черт ей муж, когда все мужчины — ее.

Мы долго идем молча, я уж решила, что она больше не будет говорить на эту тему, но Матушка вдруг продолжает:

— Вот когда твой начнет агукать да сосать — вот тогда я и спрошу тебя, оставишь ты его или нет… Когда-то ведь я тоже думала, что забуду про своего Ивайло, да какое там забудешь! О нем только и думаю… Этим летом три годика будет, если жив-здоров…

Я хотела было спросить у Матушки, многие ли забирают своих детей, но она вдруг заторопилась и ушла вперед, догонять Ани и Гену, которые оторвались от нас на добрых полкилометра.

В Доме молодежи нас встретили четверо ребят — два парня и две девушки. Младен — симпатичный молодой человек с длинными черными волосами, по-моему, очень стеснительный; маленький и толстый Захари — ни дать ни взять Санчо Панса, к тому же страшный болтун и хохмач; миньон Диана, которая смотрит на нас уж очень подозрительно. Но теперь на меня эти взгляды не действуют: привыкла я к ним; а Искра относится к нам с таким сочувствием и пониманием, что хочется засмеяться. Конечно же, она та самая девчонка, которая предлагала Лолову обсудить «наши проблемы».

Матушка и Захари сразу же нашли общий язык: одна парочка — гусь да казарочка, — начинают острить и дурачиться. Что касается Ани, то она просто счастлива от такого обилия бумаги, красок, кистей и начинает рисовать. Ее окружают плотным кольцом и наблюдают со смехом, как на белых чистых листах мгновенно появляются комические рожи присутствующих.

— С такими способностями, — обращается Захари к Ани, — ты не знала бы никаких проблем, доведись служить в армии. Не жизнь была бы, а малина… Помню, когда я служил, ротный выстроил нас и спрашивает каждого по очереди: «Ты как пишешь, красиво или умно?» И тех, кто сказал, что пишет «умно», стало быть писателей, вернул обратно в строй, а тех, кто «красиво» — художников, — заставил писать разные плакаты и транспаранты и пошутил еще: «Мне художники нужны, те, кто красиво пишет. А умно должен писать каждый, если я прикажу…»