Тони Моррисон - Любовь [litres]

– Имя у тебя есть?

– Да, мэм. Джуниор.

Женщина взглянула на нее.

– Отец придумал?

– Да, мэм.

– Господи!

– Можете звать меня Джун. Если хотите.

– Не хочу. Отец дал тебе и фамилию? Небось, Пром. Или Квайр?

– Нет. Вивиани, – ответила Джун. – С «и» на конце.

– «И» на конце? Ты вообще из наших мест?

– Раньше жила здесь. Потом уехала.

– Что-то я ни одной семьи тут не знаю по фамилии Вивиани – с «и» на конце. Да и без «и».

– О, они не отсюда. В смысле – родом.

– А откуда же?

Кожаный жакет тихо фыркнул, когда Джуниор Вивиани, пожав плечами, потянулась через стол к дуршлагу.

– С севера. А можно я вам помогу, мэм? – спросила она. – Я довольно хорошо готовлю.

– Нельзя! – Женщина вскинула ладонь, пресекая возможные возражения. – Тут нужна особая сноровка.

Клубы пара поднимались от закипающей воды в кастрюле на плите. Позади стола высился громадный буфет со множеством дверец, отдраенных дочиста, цветом напоминавших вымешанное дрожжевое тесто. Молчание, повисшее над горкой креветочных панцирей, стало напряженным. Джуниор Вивиани заерзала, и кожа ее жакета жалобно заскрипела.

– А миссис Коузи сейчас здесь, мэм?

– Здесь.

– Можно мне с ней поговорить?

– Дай-ка я еще разок взгляну на твое объявление! – Женщина обтерла руки о кухонное полотенце, прежде чем взять газетную вырезку. – Весьма конфиденциальная , ишь ты! – Она скривила губы. – Уж в этом я не сомневаюсь. Тут все ясно! – сказала она, сжав бумажку большим и указательным пальцами, и затем выронила ее так, словно выбрасывала грязный подгузник в помойное ведро. Она снова обтерла руки и осторожно взяла креветку. В глубине плоти моллюска вилась темная нежная нить. Ловким движением опытного ювелира она нащупала ее пальцами и выудила.

– Так я могу повидать миссис Коузи, мэм? – Джуниор спрятала подбородок в ладони, для верности сопроводив свой вопрос улыбкой.

– Почему нет, конечно! Иди вверх по этой лестнице, потом поднимись еще на этаж. На самый верх! – И она махнула рукой в направлении ступеней, начинавшихся от алькова рядом с плитой. Джуниор поднялась.

– А тебе, я так понимаю, не интересно, как меня зовут?

Джуниор резко обернулась – на лице улыбка смущенная и одновременно виноватая.

– Нет, ну что вы, мэм! Простите! Конечно, интересно! Очень даже. Я просто немного нервничаю.

– Кристин меня зовут! Если получишь эту весьма конфиденциальную работу, тебе стоит его запомнить!

– Надеюсь! Приятно познакомиться, Кристин. Правда! Говорите, на второй этаж?

Стук ее каблуков растаял высоко на лестнице.

Кристин отвернулась. Ей бы надо было сказать: «Нет, на третий!» Но она не сказала. Вместо этого взглянула на красный огонек разогретой рисоварки. Собрав креветочные панцири, бросила их в кипящую воду и уменьшила огонь. Вернувшись к столу, взяла головку чеснока и, как всегда, любуясь своими пальцами в кольцах, очистила два зубчика. Потом мелко нашинковала чеснок на разделочной доске и оставила там лежать. Старенький холодильник «Филко» урчал и чуть подрагивал. Кристин похлопала его ладонью, словно в утешение, потом нагнулась к нижней дверце буфета и подумала: «И что же она удумала на этот раз? Небось, трясется от страха или собирается с духом, чтобы устроить мне очередную подлянку? Хотя… что она может? Но как она умудрилась отправить объявление в газету, не сказав мне ни слова?»

Она достала серебряную супницу со стеклянной чашей и со вздохом посмотрела на почерневшие завитки двойной буквы «К» на крышке. Как и все резные буквы в этом доме, двойная «К», некогда служившая украшением, со временем стала едва заметной. Даже на ручке ложки в кармане ее фартука эти же инициалы, спаренные навсегда, стерлись бесследно. Это была небольшая кофейная ложка, но Кристин пользовалась именно ею, чтобы не забывать девчушку, которой эту ложку когда-то подарили, и чтобы не расставаться с воспоминаниями, которые эта ложка у нее вызывала. Как она выковыривала ею кусочки персиков из домашнего мороженого, не в силах устоять перед искушением, не обращая внимания на колкие песчинки, которые ветер с океана швырял на сладкий десерт и вообще на все вкусности, взятые ими с собой на пляжный пикник.

Кристин привычно вымыла с мылом стеклянную чашу супницы, вытерла ее насухо, а тем временем ее мысли беспокойно метались, перескакивая с детских пикников на очиститель для раковин «Сильвер дип», с просоленного прибрежного воздуха на ватные палочки «Кью-типс», и наконец на допрос, учиняемый в эту минуту самой мерзкой женщиной в здешних краях. Сидя напротив беззастенчиво врущей Джуниор-Можете-Звать-Меня-Джун, Кристин мысленно сравнила свое тело, каким оно было сорок – да нет, даже тридцать лет назад – с телом этой девчонки и – победила! У девчонки были красивые ноги (правда, из-за высоких сапог, кроме коленок и ляжек она ничего не разглядела как следует) и узкий выпяченный зад, – сегодня от таких задниц все прямо с ума сходят. Но ничего в ней не было такого, что могло бы составить конкуренцию Кристин образца 1947 года, когда пляж был цвета свежих сливок, а искрящиеся и грозящие всосать зазевавшегося пловца волны набегали на песок из океана такой ослепительной синевы, что ломило в глазах.