Тони Моррисон - Любовь [litres]

Например, так прозвучало небрежное «Ага!», которым она отозвалась на вопрос Хид.

– Ты хочешь сказать: «Да»?

Как и в кухне внизу, в этой комнате был очень яркий свет – словно в супермаркете. Горели все лампы сразу – их было шесть? Или десять? – и каждая ничем не уступала люстре. Взбираясь по неосвещенной лестнице и то и дело оглядываясь через плечо, Джуниор гадала, что находится в других комнатах. Казалось, женщины в этом доме жили под лучами прожекторов, и их разделял – или соединял – лишь мрак между ними. Она с нескрываемым интересом разглядывала безделушки, захламлявшие столы и секретеры, и ждала, когда миниатюрная дама нарушит наступившее молчание.

– Меня зовут Хид Коузи. А тебя?

– Джуниор. Но вы можете звать меня Джун.

– О боже! – воскликнула Хид, и ее ресницы тревожно затрепетали, точно кто-то пролил красное вино на светлый бархат: ой, простите, ну конечно-конечно, ничего страшного, правда, очень трудно будет отчистить… Двинувшись прочь от окна, дама шагала медленно, осторожно лавируя между загромождавшей комнату мебелью. Оттоманка, два туалетных столика, два секретера, два приставных столика, стулья с высокими спинками и низкими сиденьями. Но все это затмевала кровать, над которой висел огромный портрет мужчины. Наконец Хид уселась за небольшой секретер. Умостив руки на коленях, она кивком пригласила девушку занять стул напротив.

– Расскажи, где ты раньше работала. В объявлении ничего не сказано про резюм , но мне нужно знать о твоем опыте работы.

Джуниор невольно улыбнулась: дама произнесла «резюме» как резюм .

– Мне восемнадцать, и я могу делать все что угодно. Что угодно!

– Это прекрасно. Но что насчет рекомендаций? У тебя есть рекомендации? Я могу с кем-то связаться?

– Не-а.

– Так, а как же мне узнать, честная ли ты? Не болтливая ли?

– Письмо вам ничего не скажет, даже если там будет написано все как надо. А я вам говорю: я – такая. Наймите меня – и сами увидите. А если я окажусь недостаточно для вас хорошей, ну тогда… – и Джуниор развела руками.

Хид тронула свои губы тыльной стороной ладошки, маленькой, как у ребенка, и скрюченной, как куриное крылышко. Она обдумала свою внезапно возникшую антипатию к этой Джуниор-Но-Вы-Можете-Звать-Меня-Джун и пришла к выводу, что беззастенчивая прямота девчонки – пусть и не позерство, но явно игра на публику. И еще она вот о чем подумала: так ли уж глубоко сидит в этой девчонке ее дерзкая самоуверенность? Хид сейчас нуждалась в помощнике, достаточно голодном и алчном, кого, следовательно, легко было прельстить или убедить сделать кое-что для нее… Потому что ситуация сложилась такая, что действовать надо срочно. Кристин, в полном соответствии с ее распутной натурой, нагло тычет бриллиантами в лицо их законной владелице и постоянно таскает из дома деньги, чтобы оплачивать консультации адвоката.

– Я расскажу тебе, в чем заключается работа. Точнее сказать: твои обязанности.

– Валяйте, – Джуниор, до этого момента сидевшая перед хозяйкой дома чуть сутулясь, теперь расправила плечи и скинула жакет, при этом дешевая кожа жалобно взвизгнула. Под жакетом оказалась черная футболка, а под ней не было ничего, что поддерживало бы грудь, но Хид сразу заметила, что ничего и не требовалось: соски вызывающе торчали под тонкой тканью. В отсутствие жакета пышная шапка ее волос сразу словно увеличилась в размерах. Каскад черных штопоров, разделенных прямым пробором, в ярком свете ламп сверкал, как вороново крыло.

– Я пишу книгу, – сообщила Хид, и на ее лице засияла довольная улыбка. При упоминании о книге маска строгого высокомерия, которую она надела для этого собеседования, исчезла. – О моей семье. То есть о семье Коузи, семье моего мужа.

Джуниор взглянула на портрет мужчины.

– Это он?

– Это он. Его нарисовали с фотокарточки, так что сходство полное. Ты смотришь на чудесного человека. – Хид вздохнула. – У меня собран весь материал, но, видишь ли, кое-какие вещи требуют проверки. Даты, написание фамилий. В моем распоряжении есть все гостевые книги из отеля – думаю, за исключением двух-трех – и некоторые из этих людей, не многие, но некоторые, писали как курица лапой! Ничего не разберешь. Но, уверяю тебя, у большинства из тех, с кем я встречалась, был прекрасный почерк, потому что все мы получили изюмительное образование! Но Папа не позволял им писать печатными буквами, как это сейчас принято, рядом с росписью. Да ему это и не нужно было, потому что он ведь знал в лицо всех, кто собой чем-то представлялся и мог узнать любую роспись, хоть бы они крест поставили, но к нам, конечно же, никто не приезжал из таких, кто вместо росписи ставил крест. У наших гостей, в большинстве своем, был роскошный почерк, потому что, между нами говоря, надо не просто быть грамотным, но и занимать положение в обществе, иметь крупные достижения в жизни, понимаешь? Но какие могут быть крупные достижения с плохим почерком? А уж сегодня люди вообще пишут левой ногой!