Тони Моррисон - Любовь [litres]

Комарам моя кровь не по вкусу. Когда-то я была слишком юной и обижалась за это на них, не догадываясь, что неприятие может быть благом. Теперь вы понимаете, почему я так люблю идти домой по берегу, какой бы ненастной ни была погода. Сейчас небо пустое, точно там все стерли ластиком, но раньше Млечный Путь был виден каждую ночь. И от его света все на земле становилось похожим на шикарное черно-белое кино. И кем бы ты ни был по жизни, какое бы настроение у тебя ни было, когда звездное небо становится декорацией твоей ночи, это заставляет тебя ощущать себя богачом. И потом еще океан. Рыбаки говорят, на глубине водятся существа, похожие на свадебные вуалетки и на золотые канаты с рубиновыми глазами. Еще говорят, что есть глубоководные твари, похожие на воротничок платья или зонтик, сшитый из цветов. Вот о чем я думала однажды в жаркую ночь после несостоявшегося банкета по случаю дня рождения Кристин. Иногда, когда мне хотелось, я оставалась ночевать в доме своей матери в Ап-Бич. Туда я и шла в ту ночь, уставшая как собака, когда увидела мистера Коузи: держа в руках ботинки, он возвращался по песку в отель. А я шла чуть выше, у самой кромки травы, надеясь, что там ветер посильнее и из моей униформы выветрится запах гари и жженого сахара. Он шагал, шлепая босыми ступнями по волнам. Я подняла руку и собралась уже его окликнуть, как что-то – то ли его горделивая осанка, то ли его явное желание остаться незамеченным – меня остановило. Я хотела предупредить его, но, вымотанная и все еще малость не в себе, продолжала молча идти. И потом я увидала еще кое-кого. Женщину, которая сидела на одеяле и обеими руками массировала себе виски. Я стояла и смотрела, как она поднялась и в чем мать родила вошла в океан. Был отлив, и ей пришлось идти довольно долго, пока вода не поднялась ей до талии. Огромные рваные облака неслись по небу, то и дело заслоняя луну, и помню, как екнуло у меня сердце. Полицеглавы как раз вышли на охоту. Они уже утопили двух парней Джонсонов, чуть не убили женщину с консервного завода, и кто бы знал, что у них еще на уме. Но та женщина заходила все глубже в черную воду, и точно вам говорю: она не боялась ни их, ни воды, потому что она выгнула спину и, подняв руки верх, нырнула. Я помню этот ее нырок лучше, чем вчерашний день. Какое-то время ее не было видно, и я задержала дыхание и не дышала, пока она оставалась под водой. Я вдохнула полной грудью только после того, как она поплыла обратно к мелководью. Она встала во весь рост и снова начала массировать виски. Ее волосы, прямые, когда она входила в воду, теперь распушились короной, приняв форму облаков, заслоняющих луну. А потом – она издала звук. До сих пор не пойму, то ли это было слово, то ли мелодия, то ли вопль. Но помню, что, услышав этот звук, я захотела крикнуть ей в ответ. Хотя вообще-то я всегда нема как рыба. Красотка.

Я не отрицаю ее неувядающую красоту – на нее мужчины вечно оглядывались, – и хотя меня всегда огорчал выбранный ею способ зарабатывать на жизнь, она этим занималась потихоньку, не привлекая внимания: посмотришь на нее – прямо сестра милосердия! Она родилась в семье, где все были законченными шлюхами, хотя, в отличие от них, она никогда не понимала роковой привлекательности золотых зубов. У нее-то зубы были белоснежные. И когда мистер Коузи избавил ее от бремени привычной работы – ну, или немного его облегчил, – ни он, ни она все равно не смогли снять заклятия. И могила не исправила ничего.

Я наблюдаю за своим мужчиной с веранды. В основном вечерами, но и на рассвете, когда видны его могучие плечи в пене прибоя. Тут на пляже когда-то стояли белые плетеные кресла, и, расположившись в них, красивые женщины пили ледяной чай с капелькой «Джека Дэниелса» или «Катти Сарк» [39] «Джек Дэниелс», «Катти Сарк» – сорта виски. . Теперь ничего нет, вот я и сижу на ступеньках или стою, облокотившись на перила. Если затаить дыхание и внимательно вслушаться, я могу услышать его голос. Вы подумаете, что, раз он такой сильный, у него должен быть бас. Но нет. Мой мужчина поет тенором.

Сэндлер даже спорить не стал: да, возможно, ему и впрямь почудился этот взгляд, но уж блеск в глазах – точно нет. Это совершенно точно. Хотя Вида ничего такого не заметила. Верным признаком, возразила она, может служить походка внука. Как бы там ни было, оба пришли к заключению, что Ромен с кем-то встречается, а может, даже и проводит время. Им нравились эти слова – «встречается», «проводит время», – которые подразумевали просто встречи, просто прогулки. А не страстное совокупление, после которого у мужчины и возникает этот самый взгляд, это недвусмысленное выражение, которое, по мнению Сэндлера, он и заметил на лице внука: это влажное сияние он сразу же безошибочно распознал. А насчет походки Вида права. У Ромена расправились плечи и появилась размашистая развалочка, сменившая его прежнюю привычку ходить сгорбившись, уткнув глаза в землю. Из всех обуревавших Сэндлера чувств: равнодушие, гордость, тревога, зависть, – его больше уязвляло последнее, отчего он даже попытался вызвать воспоминания о своей подростковой страсти, этого щита благополучия, выкованного сладким ощущением утомления после секса. Он вспомнил свое первое плавание по морю страсти (теперь оно не вызывало у него былой неловкости): это был неистовый шторм, который не сменился штилем, превратившись в привычное удовольствие. Первое знакомство Ромена с сексом тоже, наверное, стало столь же заветным, сколь и завидным, хотя тут все завершится какой-нибудь глупой выходкой или душевным страданием. Было бы нечестно пытаться сейчас сбить с мальчишки спесь, когда он только-только начал ощущать себя по-новому. Дед считал, что если сейчас задать внуку взбучку – пристыдить, но одновременно поделиться дельным советом, – это, скорее всего, отравит, а не оздоровит его будущие отношения с девушками. И Сэндлер просто наблюдал за новыми черточками в поведении Ромена: тот стал уделять больше внимания личной гигиене, мальчишеский гогот и хихиканье сменила всезнающая усмешка опытного мужчины, а в его интонациях, когда он разговаривал с Видой, появилась вежливая снисходительность. Больше всего деда радовало желание внука следить за своей кожей и отмеченная Видой уверенная пружинистость походки. И еще он с удовлетворением отметил, что Ромен перестал болтать ногой, сидя на стуле, и вечно хвататься за промежность – мерзкая привычка, которая сообщала окружающим скорее о «хочу», чем об «имею». Ну, пусть пораспускает хвост, думал Сэндлер. А иначе всю жизнь будет бегать за каждой юбкой. И в бесконечных поисках повторения своего первого опыта еще чего доброго повторит судьбу Билла Коузи, который массу времени потратил впустую, меняя одну за другой женщин, чьих имен он потом и вспомнить не мог, а взглядов стыдливо избегал. Кроме одной. Если не считать ее, признавался ему Коузи, он ни к кому никогда не был привязан. Его обожаемая первая жена считала увлечения мужа утомительными, а его ненасытность непотребной. И он выбрал себе роль, которую приписывали ему местные женщины, жены отдыхающих и вечно подвыпившие вокалистки, чьих «папиков» он никогда не брал на морские прогулки. Такая роль позволяла его страсти внезапно вспыхивать и затухать, и только свою жену он всегда исключал из списка приглашенных, а она и не возражала. Как выразился однажды Коузи, «когда котята спят, львы выходят охотиться на самок!»