Михаил Полюга - Альпийский синдром

– Ясно. Ну, как говорится, пойдешь направо… Шучу, шучу!

– И тебе не хворать! – не сдержался я, а про себя добавил: «Говорил бы прямо, а то напускает туману. Чем же тебе не по нутру Сусловец?»

В Пустовце мы поехали по длинной, выгнутой, будто хребет динозавра в палеонтологическом музее, улице. Потянулись одноэтажные дома, проходная какого-то завода, булочная с крытым фургоном у входа. Мужичок-с-ноготок в фартуке выгружал из фургона поддоны с хлебом и, выгибая спину, заносил их в распахнутые двери булочной. Едва мы поравнялись, как в окно пахнуло свежим хлебом, и я невольно проглотил слюну, как будто вправду хотел есть.

Затем мы обогнули кольцо с пыльной клумбой посредине, проскочили мост через неширокую речушку и на подъеме завернули в боковую улочку. Здесь был новый микрорайон, застроенный пятиэтажками, и они горделиво воздымались над шиферными крышами уцелевших от сноса частных домов, все торцевыми стенами обращенные к дороге.

– Приехали, – сказал Мирошник, завернул к одной из пятиэтажек и заглушил двигатель.

Я вгляделся и от удивления едва не раскрыл рот: к торцу здания было пристроено нечто о трех этажах, крытое буро-коричневой металлочерепицей, с позолоченным шпилем-башенкой, высокими оконными рамами и голубыми стеклами, переливающимися на солнце розовыми и золотыми отблесками. В недоумении я обернулся к Мирошнику, но тот молча присвистнул и взглядом поманил меня за собой.

– Это как? – все-таки успел спросить я вдогонку. – Кто разрешил? Как такое может быть?

– И не такое может! – хохотнул тот и, как мне почудилось, поглядел на меня со скрытой насмешкой. – Была бы мошна полна… А вот младший брат Сусловца, Геннадий Николаевич. Привет, Гена!

На звук голоса невысокий человек лет тридцати, разговаривавший на крыльце с каким-то здоровяком в защитной униформе цвета хаки, – судя по всему, охранником, поставленным у входа, – спустился по ступенькам к нам навстречу и, глядя с холодным прищуром, поочередно пожал каждому руку. «Будто бандит на стрелке», – тотчас определил я, искоса поглядывая на его серовато-бледное, почти бескровное лицо, подергивающийся уголок рта и нервные кисти рук, готовые каждую секунду стиснуться в кулаки и заняться мордобоем.

Вслед за Сусловцом-младшим мы вошли в дом, изнутри поразивший меня странным сочетанием офисной аскезы и роскоши жилья состоятельного семейства, где ни в чем не привыкли себе отказывать, поднялись на второй этаж и там, в большой светлой столовой, увидели хозяина дома.

Иван Николаевич обедал, сидя лицом к входу. Кожа на его загорелых щеках двигалась вместе с мощными, как у бульдога, челюстями, бегал туда-сюда крупный кадык, рот был ал и влажен, и даже волчьи уши торчали не так сторожко, как во время нашей последней встречи.

– А! – степенно проглотив очередной кусок, он размашистым жестом пригласил нас к столу. – Отобедайте со мной. Верно, Вася привез голодным? – подмигнул он, а когда я водрузил на стол бутылку коньяка, купленную для этого случая в супермаркете, крякнул и потер руки: – О! Какой обед без ста грамм! Но я, с вашего позволения, приму водочку…

– Водочку так водочку! – сказал я, пододвигая свою рюмку.

На столе стоял хрустальный графин, наполовину полный и запотевший в тепле. Ухватив за горлышко, Иван Николаевич изволил налить каждому по полной стопке, хитро глянул – и мы со звоном чокнулись, как три охотника на привале.

– Закусывайте, пока горячее принесут, – кивком указал на стол Сусловец, затем позвал: – Маня! Давай неси суп! – И, встретившись со мной взглядом, с усмешкой добавил: – Мы люди простые, Евгений Николаевич. Селедочка с луком, колбаска, салат из огурчиков-помидоров – просто и питательно. И супец с говядиной. А всякие там деликатесы – омары, устрицы, лягушачьи лапки – не уважаю: никакого толку, одно баловство. Зато селедочка, а?

Появилась Маня с супницей в руках. Супница сверкала великолепным белоснежным фарфором. На дородной, пышущей здоровьем румяной Мане топорщился и нежно похрустывал накрахмаленный фартук. Повсюду – на потолке, на стенах, на паркетном полу, на руках и лицах – плясали солнечные зайчики.

Пока мы с Мирошником звенели ложками-вилками, Сусловец, первым закончивший трапезу, откинулся покатой спиной на спинку стула и, как бы свысока наблюдая за нами, пустился в рассуждения, очень похожие на обыкновенную похвальбу. Я слушал вполуха, поскольку чувствовал себя все более стесненно, неуютно, и запомнил только обрывки смыслов и некоторых несвязных фраз.