Михаил Полюга - Альпийский синдром

Все-таки какие неожиданные и странные бывают у судьбы повороты!..

– Я вот зачем пришел, – тем временем говорил Козлов, сидя напротив и то подбрасывая на ладони, то потряхивая спичечным коробком. – Давай как-нибудь посидим, вспомним институт, ребят вспомним. А заодно утрясем кое-какие вопросы, чтобы между нами не было недопонимания. Ты как?

– Я за! Выберем только место и время.

– Что выбирать? Приходи ко мне. Сэкономим на закуске, у меня подвал забит консервацией: огурчики-помидорчики, фаршированный перец, а еще селедка домашнего приготовления. Ты такой не ел, из толстолобика селедка. Приготовил по местному рецепту, меня один рыбак научил. Эх, вспомнил – и слюна покатилась!..

Козлов громко проглотил слюну, а я невольно поежился: наметились еще одни посиделки, будь они неладны! Права Даша: так и спиться недолго, – а ведь это только начало моего пути здесь, в этой забытой богом глуши.

– А вообще как тебе здесь? Осмотрелся? – гнул свое Козлов. – Между нами, коллектив тебе попался неплохой, рабочий коллектив. Правда, из-за меня кое-кому перепало…

– Надежде Григорьевне, например, – не утерпел от подлой подначки я.

Рыжий поднял на меня колючие слюдяные глаза, в недолгом раздумье поиграл желваками, точно недоумевал: о чем это я? – затем кротко, невинно, доверительно подтвердил:

– Ей в первую голову. Меня ведь перед увольнением проверяли кому не лень: одна бригада уехала, за ней тут же – другая. И все переворачивали с головы на ноги: что раньше было хорошо, стало плохо. Она стала огрызаться, а надо бы промолчать. Не то теперь время, чтобы правду искать. Например, я – до Верховного суда дошел, доводы у меня железные: незаконно уволили, неправильно – но кто с Генеральной прокуратурой спорить станет! А Надя… Не обижай ее, Женя. Еще до тебя нашлись люди – крепко ее обидели…

Когда Козлов ушел, я еще какое-то время сидел в раздумье: как-то не вязалась трогательная забота о бывшей подчиненной с холодным и колючим стеклом его глаз. Может, прав майор Савенко, намекая на особые отношения этих двоих? И если прав, мне-то как быть? Как в сказке Киплинга о Нагайне, попытавшейся отомстить за убитого Нага?..

– Черт! – пробормотал я, осознавая, что не способен ни к разгадыванию подковерных интриг, ни тем более к неоправданным жестким поступкам, за которые человеку, внутренне мягкому и незлобивому, впоследствии бывает горько и стыдно.

Сдержанный смешок долетел до меня из канцелярии. Приоткрыв дверь, я увидел Сергея Козлова: навалившись животом на разделительный барьер, бывший прокурор что-то нашептывал секретарю-машинистке Гузь. Вздернув к говорящему подбородок, тая улыбку в уголках губ, женщина благосклонно внимала этому шепоту, и ее глаза впервые (по крайней мере, на моей памяти) светились живым теплым светом.

Через несколько дней, сразу после возвращения Даши, меня выписали из больницы, – и, едва появившись дома, я первым делом подсел к телефону. При этом мне менее всего хотелось пообщаться с Ильенко или, того более, с подорванным Саранчуком: один был скрытен и ядовит, другой – любопытен и бесцеремонен, и потому я набрал номер канцелярии: кому-кому, а Надежде Гузь я не собирался что-либо объяснять. Но, по всей видимости, сегодня был не мой день, – и трубку поднял Саранчук.

– О, шеф! – заорал он так громогласно, что ухо у меня тотчас заложило. – Как здоровье? Уже выписались? Когда на службу? Еще две недели? Вы там не горячитесь, глотайте пилюли. У нас все в норме, как в танке. А Надежда в отпуске, гуляет Надежда. Ильенко на происшествии. Любка запила, зараза! А так все зае… (Тут он вставил непечатное словечко.) А вы, говорят, машину раскокали? Говорят, в хлам… Может, вы того… не с лестницы свалились, а на машине?.. Брехня? Кто сказал? Ильенко, кто еще! Они с Германчуком на маслозавод ездили, чтобы посмотреть. Прихватили Мирошника за причинное место, тот, как вьюн, крутился-вертелся, а деваться некуда: сдулся и вас сдал. Жаль машину. Но все это фигня, шеф, главное – здоровье. Ну, пока, пора в суд бежать…

Все у меня внутри похолодело: знают! Да и как в этой большой деревне не узнать?..

От бессилия и злобы я заметался по комнате, отшвырнул стул, свалил с тумбочки телефон и так пнул слетевший с ноги тапок, что тот юркнул под диван и там затаился. Мирошник, скотина! – не забил тревогу, не сообщил. А как он мог сообщить? Позвонить на деревню дедушке – в больницу?..

Немного придя в себя и поразмыслив так и этак, я выковырял тапок из-под дивана и, смиряя в себе разгон неправедных чувств, набрал служебный номер маслозавода.