Михаил Полюга - Альпийский синдром

Как тут было не выпить еще по одной – за мужскую силу.

И очень скоро, почти сразу после того время сгустилось, пространство утратило прежнюю четкость, мысли и суждения стали вязкими и сочились по капле, как сироп через густой слой ваты. Странное это состояние – эйфории и умирания, когда куда-то рвешься, чего-то жаждешь, во что-то влипаешь, но и гаснешь, теряешь ощущение реальности, времени и места, вянешь, впадаешь в прострацию и снова выныриваешь, впадаешь и снова выныриваешь, чтобы, в который раз вынырнув, вопросить в недоумении: «Что? А? А-а-а!..»

«Кажется, я жутко пьян? – мелькала мысль. – Или еще ничего?..»

И тут Савенко заговорил о чем-то, весьма любопытном, что зацепило и насторожило, – и я в который раз «вынырнул на поверхность» и навострил уши.

Он говорил о Козлове, моем неудачливом предшественнике на посту прокурора района. Что говорил? Что-то путаное, невнятное, плутая языком и запинаясь, но тем не менее интересное для меня весьма.

– А вот Козлов с Кравцом… Вот же, скажу вам, был тандем – прокурор и начальник милиции! Лучший район в области по раскрываемости! А потом побили горшки… А все Миллион, зараза!..

– А? Миллион?..

– Это наш начальник следственного отдела. И фамилия какая-то подлая – Германчук, а все зовут Миллионом. Почему? А черт его знает! Потому! Как по мне – Миллион он и есть Миллион. И какой хитрован, какой лис! Пролез в друзья без мыла – одновременно и к Кравцу, и к Козлову. Но вы подальше от него, держите на расстоянии: как только станет набиваться в друзья – гоните взашей черта кучерявого!

– Он что, кучерявый?

– Лысый, как колено. Маленький, верткий, глазки крохотные, липкие и бегают, как у проститутки. Тьфу, пропасть! Выпьем, Николаевич?

Мы ударили стаканом о стакан, и пока Савенко пил, запрокинув голову и утробно не то булькая, не то глотая, я выплеснул самогон под кровать, но был тотчас пойман с поличным.

– Э, Николаевич, зачем разливать? Разливать не надо, последнее дело – разливать, – крякая и отдуваясь, упрекнул меня ушлый остроглазый майор. – Я вот что, я капну самую малость – и на посошок… А что останется – завтра опохмелитесь. Нет, уже сегодня…

Я с трудом сделал глоток – и самогон едва не возвратился обратно.

– Так вот, надумал Козлов дом построить. Стройка – дело хорошее, но дорогое, расходное. Если только не словчить… Да! В общем, он в рыбхозе – кран, в карьере – песок, в лесхозе – лес… Выпишет осьмушку, возьмет фунт. А Кравцу доносят: так, мол, и так, – то гаишник машину остановит, то стукач оперу шепнет… Закрыть бы на это дело глаза от греха подальше, но Кравец в прошлом оперативник, вот и не удержался, начал записывать в календарь: проверить, откуда кран, песок, лес. А Миллион – он и рад случаю, утащил со стола листок с записями, принес к Козлову и нашептал: погляди, Кравец под тебя копает. Козлов взвился, он ведь становится бешеный, если что не так. И пошла свара…

– Так поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем…

– Что? Кто такие? – недоуменно зыркнул из-под набрякших век майор.

В ответ я неопределенно покрутил рукой в воздухе, словно ввинчивал в патрон несуществующую лампочку.

– А! Как говорится, пора. – Савенко поднялся, покачиваясь, завернул в газету объедки и сгреб в сумку, а оставшиеся от пиршества ломти хлеба и два биточка укутал в бумажную салфетку и затолкал в тумбочку. – Отдыхайте. А хорошо посидели, Николаевич, а? Хорошо!

Окно больничной палаты стало проясняться, а я так и не сомкнул глаз.

«И тогда было утро, – бессонно думал я, то заводя глаза на потолок, то вглядываясь в серую слюдяную муть за окном, – первое утро в Приозерске».

Тогда состояние мое оказалось на удивление терпимым, а гадостный привкус во рту, вызванный смешением водки с пивом, я притушил остатками минеральной воды и чашкой кофе, приготовленного при помощи походного кипятильника.

Сейчас вспоминать об этом было приятно, но и тревожно: повторится ли для меня такое утро, и такой день, который наступил вслед за тем, и такой вечер, – обыкновенные, если не сказать – будничные, но с гарантированным будущим, которого не было у меня сейчас.

Итак, с привкусом растворимого кофе во рту и неуверенностью в душе: что да как будет дальше? – я отправился на работу.

Несмотря на ранний час, там уже был Ильенко. Он выговаривал кому-то по телефону, – из-за распахнутой двери кабинета доносились его сиплый тягучий голос, шлепки о столешницу ладони, шуршание служебных бумаг, а в дверном проеме колебался и плыл сизый дымок дешевых сигарет «Прима».