Александр Бушков - Темнота в солнечный день

– Да понимаешь… Смеяться не будешь?

– Когда это я над тобой смеялся?

– Да вот понимаешь… – сказала Марина чуть смущенно. – Показалось вдруг, что вокруг самый настоящий океан, бескрайний такой, глубоченный, и подо мной – бездна, а до ближайшего берега неделю плыть. Прекрасно понимала, что это глупость, и ничего с собой поделать не могла. Так остро почувствовалось… И тебя рядом нет…

– Ну, я-то был рядом.

– Но ты меня не касался. Вот и накатила дурь. Дурь, правда?

– Да ладно, чего в жизни не почудится… Знал я одного экземпляра, так он не в пять, в девятнадцать лет, когда ложился спать, боялся руку с кровати опускать. Все казалось, что из-под кровати какая-нибудь зубастая бабайка вылезет и цапнет. Ну, не так уж чтобы совсем верил, но чуточку, то есть повыше нуля…

– Нет, серьезно?

– Совершенно, – сказал Митя. – А так – абсолютно нормальный чувак, никаких сдвигов. Сейчас в Рязанском десантном учится, уж не знаю, как у него там с бабайками обстоит. Бывает. Ну а у тебя вот – море. Вообще логично: Марина… море… А не казалось, что там, на глубине, здоровенный осьминог поджидает?

– Ничего подобного, – засмеялась Марина. – Казалось, что вокруг безбрежное море, и все. – Она помолчала и добавила упрямо: – А я все равно еще поплаваю! Сегодня!

– Да хоть до вечера, – сказал Митя. – И у меня выходной, и у тебя дел никаких.

– Ну, неловко слишком долго твоего Гошу эксплуатировать, он же не таксист… Куда он, кстати, подевался?

– А это интересный вопрос… – сказал Митя, озираясь. – Ага! Вон он, на другом бережку, то есть на полуострове, загорает. Что-то я за ним раньше не замечал такой привычки, обычно он здесь же, на бережку, со всеми… – Он засмеялся. – Очень похоже, это он нарочно. Решил нас наедине оставить. Деликатный чувак, студент, в три раза больше меня книг прочитал, немецкий всерьез знает.

– Митя… А ведь он наверняка заметил, что… ну, что я такая. Не мог не заметить…

– Да наверняка заметил, – сказал Митя. – Ну и что?

Марина вдруг спросила:

– А ты друзьям про меня рассказывал? Только честно.

– Нет.

– Почему? А то я не знаю, как парни в твоем возрасте постельными победами хвастаться любят. Потому не рассказывал, что я… такая?

– Маринка, чепуху порешь, – сказал Митя. – Потому и не рассказывал, что ты не постельная победа.

– А что? – с любопытством спросила Марина.

– Ты – это серьезно. А о серьезном не рассказывают.

– И много у тебя в жизни было… серьезного?

– Если так уж хочешь знать, ты первая.

– Приятно слышать, приятно слышать… – нараспев сказала Марина. – Правда. И я тебе почему-то верю…

– Ну, раз пошла такая пьянка… А у тебя в жизни было много серьезного? Я-то тебе честно ответил.

– Бывало… – сказала Марина.

Как ему показалось, суховато. И лицо у нее стало определенно грустное. Митя принялся лихорадочно ломать голову, как непринужденно переменить тему, – очень похоже, что-то серьезное в ее жизни оказалось таким, о котором вспомнить грустно. Мало ли что могло остаться за спиной девушки двадцати пяти лет, да еще очаровательной до невозможности…

Очень похоже, он ненароком разворошил осиное гнездо, – лицо Марины стало откровенно печальным. Митя такие состояния знал: когда одна фраза, а то и одно-единственное слово играют роль того самого камешка, который обрушивает лавину. Воспоминания хлынут потоком, и их далеко не сразу удается удержать, оттеснить, загнать поглубже. От возраста это знание не зависит нисколечко…

А он не мог ничего придумать, чтобы увести разговор в безопасном направлении. Черт, такое впечатление, что у нее уже слезы на глаза наворачиваются. Свозил развлечься, называется…

– Привет, ребята! – раздался рядом жизнерадостный голос.

Вот и не верь после этого в фортуну! Рядом с покрывалом, с Митиной стороны, стоял Рубенс, здоровенный, бородатый, дружески ухмылявшийся. А рядом, прямо-таки подпрыгивая на месте от избытка жизненной энергии, такой же, как Рубенс, светловолосый карапузик, опоясанный белым надутым кругом, к которому спереди была присобачена довольно искусно сделанная выгнутая шея с птичьей головой, то ли гусиной, то ли лебединой, – тоже надутая, тоже резиновая.

Великолепный подвернулся способ переключить внимание Марины полностью на что-то другое.

– Вот, знакомься, – сказал Марине Митя. – Еще един хороший знакомый. Причем не нам, молодым раздолбаям, чета. Настоящий художник.

– Виталий, – сказал Рубенс, с большим интересом глядя на Марину.