Александр Бушков - Темнота в солнечный день

– А ты ложись, – сказал он преспокойно.

– Ты что?!

– Юль, да ничего такого. Если не на чем сидеть, приходится лежать. Ну что ты, как маленькая? Можно подумать – только ляжешь, и тут же с тобой что-то страшное произойдет… Я отодвинулся, вон тебе сколько места…

Поколебавшись, она все же легла, правда, чуть отодвинувшись на краешек, так что их разделяло некоторое пространство – диван был широченный, в половину длины комнаты.

– А с чем пирог? – полюбопытствовал он.

– С белыми грибами. Свежими. Бабушка из Алтюфеево привезла, она их как-то хранить умеет…

– Пирог с белыми грибами сама пекла, – мечтательно сказал Митя. – Варенье тоже сама варила?

– Ага. Мама научила.

– Хозяйственная ты девушка, Юлька, – сказал Митя. – Жениться на тебе пора, вот что.

– Ну ты ляпнешь! Кто же нас распишет?

– Тебе ведь паспорт в феврале получать? А ты знаешь, в каких случаях шестнадцатилеток расписывают?

Судя по всему, она знала – легонько запунцовела, воскликнула негодующе, ничуть не наигранно:

– Митька, бросай свои пошлости, а то уйду! Мне еще и думать рано!

– С пошлостями покончено, честное благородное слово, – сказал Митя и добавил потише: – А поцеловать тебя – не пошлости? Столько дней не виделись…

Юлька молча опустила ресницы, что у нее частенько означало знак согласия. Митя повернулся к ней, во всем дальнейшем пошлости не было – только нежность. И снова, как всегда, Митю не тянуло предпринимать ничего взрослого – ну, самую чуточку, против которой Юлька ничего не имела, разве что глаза старательно держала закрытыми, сомкнув руки у него на шее.

Потом легонько уперлась ладошами в грудь:

– Митя, я задыхаюсь уже…

Он покладисто отпустил, положил руку ей под голову, и они долго лежали так.

– А стихи ведь я тебе написал, – сказал Митя. – То, что просила «Только Юльке».

– Правда?! А я думала, не соберешься…

– Зря думала, – сказал Митя. – Подай мне вон тот листок, справа от машинки, он там один такой. Ага. Сама будешь читать или слушать в исполнении автора?

– Слушать! Так интереснее. Мне пару раз стихи читали, но никогда – сам автор…

– Как скажешь. – Митя приподнялся и сел, опершись на подушку. – Только предупреждаю, я не Лермонтов, так что тапками не кидаться… Только Юльке. «Баллада о зловредных старухах».

Юлька долго молчала, глядя в потолок.

– Ну как? – спросил Митя.

– Классно… – прошептала она. – В точности про нас. У вас в городе на лавочке старух побольше на квадратный метр, но у нас тоже есть, иногда такого вслед наслушаешься… Ты мне отдашь стихи?

– Конечно. Только родителям не показывай, а то еще подумают черт знает что…

– Не беспокойся, упрячу подальше, а то и в самом деле подумают.

– А как там насчет премии? – шутливо спросил Митя. – Кто-то мне за стихи премию обещал…

– Но не подумай, что главную, – сказала Юлька, опустив ресницы. – Я как-то по телевизору слышала: главную премию решено не присуждать. Там, правда, о чем-то другом речь шла, но все равно, не подумай…

– И не думал, честное слово, – сказал Митя. – И не рассчитываю.

Юлька произнесла почти шепотом:

– Только это не премия. Премия – вроде вознаграждения или платы, а этого мне самой хочется…

Она взяла Митину руку и положила на вторую, застегнутую пуговицу блузки. Он сначала не поверил, но Юлькины пальцы настойчиво сжали его руку, и он решился. Расстегнул. Не встретив никакого сопротивления, расстегнул вторую, третью, все до одной. Осторожно распахнул блузку. Под ней ничего не оказалось, кроме Юльки. Юлька закинула голову, плотно зажмурилась, задышала чаще.

Такого он от скромницы Юльки никак не ожидал – и промедлил какое-то время, пока Юлька не шепнула:

– Ну что же ты, Митенька…

Вот тут рукам и губам открылись небывалые прежде вольности – давно знакомые, но никогда еще не исполненные такой нежности. В прошлые годы он представления еще не имел, что значит – быть первым, и теперь кровь стучала в виски, приходилось изо всех сил сдерживать себя, чтобы не пойти дальше – с ней так было нельзя, никак нельзя, Юлька ему доверилась, и нельзя было ее оскорбить неосторожным движением…