Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

У меня подвело все внутренности. Адреналин ударил по вискам. Я понял. Это — пиздец! В голове начали прокручиваться страшные картины пыток. Детально, в мелочах, в подробностях. Но теперь я знал, что предстоящие страдания — осмысленны. Оно, конечно, имело смысл и до этого, но сейчас у меня появилось новое дыхание. И это давало мне сил.

Я очень хотел, чтобы Слава сопровождал меня, оберегая своим присутствием. Но это было по-детски наивно с моей стороны.

Пока Чайников стучал по клавишам, вбивая мои слова на казенную бумагу, Слава быстро написал под копирку ходатайство, в котором просил следователя провести судмедэкспертизу в отношении подозреваемого (т. е. меня) в связи с его заявлением об избиении и наличии у подозреваемого видимых повреждений на теле. Спросил у Чайникова: «Подпишешь?» — и он, дурак, подписал, что в дальнейшем послужило прямым доказательством его должностного преступления: подлога и фальсификации протокола допроса.

Сделаю отступление и скажу, что этот протокол допроса он заменил на другой, фальшивый, в котором я якобы рассказываю об обстоятельствах совершения инкриминируемого мне преступления. Псевдопротокол допроса без моей подписи, без подписи адвоката вложили в уголовное дело, сказав потом на суде, что от подписи я отказался, опасаясь за свою безопасность. Чушь, конечно!

На суде фальшивый протокол признали недействительным, и подпись Чайникова в ходатайстве, которое ему подсунул Слава, уличала его во лжи, когда он, стоя на «трибуне» в зале суда, утверждал, что моего адвоката в ходе следственных действий не было. Слава тут же предоставил суду копию ходатайства, на которой стояла подпись Чайникова, с датой и временем, совпадающими с фальшивым протоколом. А также предоставил детализацию звонков своего мобильного, из которой было видно, что Чайников звонил ему в этот день перед допросом, и не раз.

Это была кульминация лжи. После этого было одно удовольствие наблюдать, как Чайников, извиваясь ужом на сковородке, пытается оправдываться. По факту: должностное преступление, уголовно наказуемое деяние. Плюс — лжесвидетельствование. Но ему ничего не было. Все получили повышения и дополнительные звездочки на погоны.

Допрос продолжался недолго. Дав мне расписаться в протоколе, следователь сказал операм: «Всё, можете увозить».

Я бросил отчаянный взгляд на Славу, как бы умоляя его поехать со мной. Но меня выволокли одного из кабинета на улицу, в машину, в УБОП, в отдел гестапо. Подняли на третий этаж. В здании ни души. Время позднее. В конце неосвещенного коридора была открыта дверь кабинета, из которой лился свет. Возле входа толпились опера. Агрессивно громко играла пошлая песня из «Шансона», что-то про тюрьму, срок, судьбу и т. д. Я шел прямо к стаду разъяренных быков, которые были готовы меня растоптать по щелчку пальцев. За то, что я не оправдал их ожидания; за то, что они потратили силы, время, нервы, но ничего не добились. Они хотели отомстить. По сути, меня хотели разорвать за то, что я воспользовался своим конституционным правом: не давать показания против себя. За молчание. Я на расстоянии чувствовал сильную концентрацию плохо управляемого гнева и злости. Я думал, мне конец!

Когда я зашел в кабинет, меня обступило человек восемь. Среди них было двое старших по званию и должности. Все уничтожали меня взглядами, выкрикивали какие-то оскорбительные гадости, дергали за одежду, разворачивая к себе, шипели и клацали зубами, похожие на синих плоскоголовых рептилий. Но, к моему удивлению, не били. Потом двое старших попросили всех выйти. Когда они вышли, я спросил у них: «Будете снова бить?» — «Будем тебя убивать, придурок!» — ответили мне с ненавистью. И я приготовился к аду бесконечной ночи, зверств и измывательств. Но вместо этого меня убивали психологически, обещаниями, что в СИЗО меня повесят, отравят, выебут, выдавят правый глаз, сломают пальцы, растопчут, убьют. В тот вечер прозвучало очень много страшных угроз и обещаний. К этому моменту у меня не было никаких оснований не верить в их осуществление. Я сидел на стуле с потупленным взглядом, впитывая их угрозы, как сухая губка воду. Время от времени мне кричали: «Смотреть в глаза!!!» И я устало смотрел в их красные, жаждущие моей крови глаза. Я всё ждал, когда же начнут бить. Но, к моему удивлению, они не спешили. Это продолжалось какое-то время. А потом самый старший, он же самый толстый и важный из присутствующих, позвал всех и сказал: «Так, сейчас его в СИЗО, утром в семь ноль-ноль сюда — и бить как собаку бешеную, до посинения! Всё, выполнять!»