Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Горлов начал уговаривать меня начать допрос сейчас, под протокол.

— Давай сегодня начнем, а завтра продолжим, — говорит он мне.

— Нет, — отвечаю я, — дайте мне поспать и отдохнуть. И без своего адвоката я давать показания не буду.

Его совершенно не смущал мой измученный вид и перебинтованная шея, как меня — его позднее и внезапное появление в УБОПе. Каждый делал свою работу. Он — расследовал. Я — выживал.

И я настоял на своем, пообещав, что завтра я дам им любые показания, которые им нужны. «Только дайте поспать».

Сквозь ночной город меня везут в СИЗО. Я проезжаю мимо окон в доме, где горит свет, и думаю: что же сейчас делает брат? Смотрит телевизор, ужинает, засыпает? Как хорошо ему сейчас в тепле и уюте квартиры. И какая между нами пропасть, огромная пропасть между условиями, в которых мы сейчас существуем.

Я дико устал и вроде бы урвал себе немного отдыха, но какой ценой? Так я размышлял, не зная, что муки мои еще не закончились.

По приемке в СИЗО у меня обнаруживают раны на шее, просят написать объяснительную, указав источник их происхождения. Я пишу. Рядом стоят опера, косятся на меня угрожающе. Мне все равно.

А дальше очередной сюрприз. После этого сумасшедшего дня меня не ведут в камеру, нет, а помещают в холодный, грязный, страшный бокс без стекол в оконной раме (на улице уже снег), без воды в умывальнике, с тусклой лампочкой и железной решеткой вместо спального места.

Сначала я думал, что это очередная подстава, как с Нацистом. И я ожидал гостей. Думал, зайдут трое-четверо, и на этом споткнется моя жизнь, моя судьба, достоинство, если не смогу отбиться. Какое-то время я сидел и прислушивался к шагам в коридоре. Но никто не пришел.

…Уже стояла ночь. Эти сутки для меня превратились в апокалипсис! Внутри меня бурлили хаос и смятение. Я был в глубочайшем отчаянии! Представлял себя со стороны и видел физически сломленное, морально раздавленное существо. Во всем теле саднила остаточная боль после пыток. Шок, стресс, усталость, голод, холод. Но даже ужас всего пережитого не мучил меня так, как завтрашний день, когда я должен был давать нужные следствию показания. А это значило предать себя, друзей, убеждения. Это значило отказаться от уклада всей своей жизни, от всех своих убеждений и жизненных ценностей. Это было недопустимо для уважающего себя человека. И мне ни за что не хотелось этого делать! Я готов был терпеть многое, лишь бы не идти на это! Но человеческие силы небесконечны, его тело хрупкое, нервы тонкие, человек устает. И порой, чтобы сохранить свои идеалы нетронутыми, а совесть в чистоте, приходится терпеть очень много боли и унижения. На это шел и я. Но когда больше не осталось сил терпеть — я заколебался и встал перед мучительным выбором. Я должен был решить: либо умирать, оставшись несломленным, либо, сломавшись, сделать такой шаг, который перечеркнет жизнь мне и моим друзьям. Хотелось жить. И хотелось жить достойно, не растеряв уважение к себе. В принципе, я рассматривал «самурайский исход» вполне серьезно, даже более чем. Были увесистые плюсы в этом выборе:

а) уйти достойно;

б) никого не подвести и не подставить;

в) наконец-то все это закончить и найти покой.

Вообще-то суицид — поступок логичный, если он прерывает неизлечимую болезнь или дряхлую старость. Я настаиваю, что и в моем случае его нельзя считать безумием и расценивать как слабость. Напротив, это поступок высшего порядка, помогающий избежать пыток и вынужденного шага, который перечеркнет жизнь многим близким людям.

Эту мучительную дилемму я пытался решить ночью с 4 на 5 ноября 2003 года, находясь во мраке холодного бокса СИЗО. Я стоял не у черты, а на ней. Малейший импульс, дуновение ветерка, интонация, слово могли толкнуть меня на отчаянный шаг. Я был готов! Я видел себя уже мертвым. И для меня это были не просто слова.

В противовес всему этому действовали инстинкт самосохранения, любовь к жизни и страх неизвестности после смерти.

Но я был так замучен, что мне было уже наплевать — останусь я или уйду из жизни. Остаться — значит терпеть. Уйти — значит всё закончить, но вместе с тем потерять всё, что ты любишь.

Что-то внутри меня говорило, что надо держаться, терпеть, не сдаваться! Но внешние обстоятельства были чудовищны, и вся моя израненная психофизика кричала мне, что дальше терпеть уже просто невозможно !!!

Я провел беспокойную ночь. Я так и не смог отдохнуть, не заснул ни на минуту. Много думал. Думал: как быть? Что делать? Как жить и жить ли вообще? Это был очень серьезный и тяжелый для меня момент, где надо было принимать ответственное решение, решение, от которого зависело всё!