Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Прошел целый день, а они из меня ничего не вытянули нового, не подписали ничего, что им было нужно. Им стало обидно, они обозлились, и где-то под вечер, когда коридор умолк после рабочего дня, они принесли «машинку», подсоединили меня и дали жесткую серию искрометных, как фейерверк, разрядов.

Сука! Как меня жгло, било и трепало, как терзало это гребаное электричество!!! Я кричал, ревел, как зверь, терял ориентиры и, на несколько секунд, сознание! Это было невыносимо. А они не останавливались. Им нужно было мое согласие на всё, им нужна была полная капитуляция. Они хотели услышать от меня: «Да, да, да. Я согласен, скажите, где подписать, только перестаньте!» Им нужен был мой окончательный слом! Но всё, что они получили от меня, это звероподобное мычание и от мертвого осла уши.

Хоть и казалось мне тогда, что эти минуты пыток бесконечны, день все-таки клонился к концу. Меня не сдвинули с места. Я стоял на своем. Меня разрушали, я физически погибал. Но…

Я хочу рассказать об одной вещи. Это покажется кому-то совершенно неважным обстоятельством или малозначительной деталью. Не знаю. Но меня это поразило так, что я помню до сих пор. А как известно, мозг не нагружает себя лишней информацией, оставляя в памяти только важные воспоминания.

Меня поразила, по сути, пустяковая вещь. В момент, когда меня жгли током, в самый разгар — а это значит, я сидел на стуле, орал и трясся в судорогах, а они кричали на меня, — так вот, в этот момент, очень нервный и напряженный, заглянула уборщица с ведром, женщина преклонных лет, застав всех нас врасплох, как на месте преступления.

Все обернулись на нее. Экзекуция прервалась. «Допрос» застыл на полуслове. Моя боль повисла в воздухе вместе с дымом сигарет, как знак вопроса. (Как в сценах фильма Гая Ричи.) И она спрашивает у оперов: «Ребята, вы еще не закончили? Можно я у вас помою?»

Опера зависли на секунду в замешательстве и ответили: «Да, да, конечно», — подойдя с пониманием к ее трудовым обязанностям. Приостановили «допрос». Замолчали, закурили.

Кто-то вышел, кто-то открыл окна. «Машинку» не прятали. Я так же сидел на стуле, привязанный к проводам. Вид у меня был, прямо скажем, не боевой. И, поймите, никто ничего даже не пытался скрывать. Просто ненадолго прервались — и всё. И что меня поразило в этом — это то, что уборщица вела себя обыденно, обыкновенно, так же непринужденно мыла полы, как моют уборщицы в школах, администрациях и магазинах, стараясь быстрее вымыть и уйти домой. Это была обычная женщина, простая уборщица, но это была уборщица при гестапо. И она часть молчаливого общества. Ее спокойствие, безучастие и безразличие (быть может, только видимое) к происходящему делало ее молчаливой соучастницей в моих глазах. Меня поразило ее равнодушие. Нет, она, конечно, не должна была пытаться этому помешать — она не адвокат и не правозащитник, нет. Но вот это ее равнодушие, отсутствие на ее лице малейшего признака или намека на возмущение, удивление, испуг, ужас, хоть какой-либо адекватной реакции на чужую боль, на пытки в милиции — вот это показалось мне жутковатым. Потому что если в цивилизованном обществе человек (пускай это простая уборщица) воспринимает пытки в здании милиции как норму жизни, то значит, это общество нездорово! И люди в нем ментально больны. Это, конечно, мой диагноз. И мне кажется, что лояльное отношение к применению пыток в нашей стране застряло в наших мозгах и утвердилось в генах со времен 1937 года и ГУЛАГа. Тогда, на фоне всеобщего тотального страха, сформировалось общественное попустительство. Все боялись, ждали и думали: «пытают — значит, есть за что», «бьют — значит, так надо», «арестовали — значит, виновен», «в милицию у нас так просто не забирают», «и вообще, это не наше дело». Вот главные аргументы нашего общественного невмешательства, которое дает еще больше свободы силовому беспределу. Но когда дело касается отдельного человека, отдельной семьи, лишь тогда мы принимаем угрозу серьезно, активизируемся и начинаем с нею бороться. А пока общество пассивно наблюдает за этим сквозь пальцы, совершенно напрасно думая, что их это не коснется. Коснется! Не тебя, так твоего родственника, друга или его близкого. Не сейчас, так позже.

Это касается каждого! И если наше полицейское государство не коснется вас арестом и пытками, то будьте уверены, оно унизит вас или отберет что-то в другом месте. Мы живем в такое время, когда молча смотреть на все происходящее становится нормальным. И это, господа, наше главное моральное преступление.